Сословие всадников
Другим почетным сословием были всадники. Название это давно уже утратило свой первоначальный смысл. Прежде так называли воинов, которые на войну должны были выступать конными, подобно средневековым рыцарям, а следовательно, должны были иметь и соответствующую прислугу. Во времена Цицерона так назывались крупнейшие богачи, которые с развитием торговли и промышленности и с ростом финансовых операций оказались распорядителями важнейших отраслей хозяйственной жизни Рима. Среди них, как мы уже указывали, особенно важную роль играли «публиканы», откупщики, которые, объединяясь в компании, брали на откуп взыскание податей с провинций и, внеся вперед требующуюся сумму, потом с помощью наместников и их вооруженной силы взыскивали с лихвой затраченные средства. Они являлись в покоренную область вслед за римскими войсками и раскидывали там сети своей экономической эксплуатации. При поддержке оружия водворялась эта неофициальная власть – власть денег, а римские наместники, как было указано выше, охотно брали откупщиков под свое покровительство и нередко сами прибегали к их помощи в делах. За спиной Верреса и ему подобных наместников стоял целый полк разных дельцов – всадников и откупщиков. Типичным представителем этого сословия был друг Цицерона Т. Помпоний Аттик (109–32 гг.), не занимавший никаких должностей, но игравший в свое время немалую роль, так как умел поддерживать добрые отношения со всеми видными людьми. Многие из известных нам деятелей этого времени поручали ему управление своими финансовыми делами и, по выражению современного исследователя, имели в нем «не только своего банкира и кассира в затруднительные минуты, но и интимного советника во всех своих частных и общественных затруднениях».
В I в. до н. э. в жизни римского государства установился такой порядок, что сословие всадников, представлявшее большую финансовую силу, исключалось из управления страной и обычно не допускалось к занятию высших должностей. Гай Гракх в 123 г. до н. э., стараясь в интересах простых людей посеять вражду между всадниками и сенаторами, провел закон о передаче судов в «постоянных комиссиях» всадникам и отнял судебную компетенцию у нобилитета. Борьба между высшими сословиями продолжалась и позднее.
Цицерон принадлежал к сословию всадников и, хотя род его был весьма уважаемым, никто из его предков не занимал курульных должностей. Поэтому делая успехи в своей политической карьере, он оказался на положении «нового человека» (Саллюстий, Заговор Катилины, 23, 6). Этим и объясняется, что он в самых изысканных и высокопарных выражениях рассыпает похвалы сословию всадников, например, в речи «О назначении полководцем Гн. Помпея». «Если подати,– говорит он,– мы всегда считали жизненными нервами государства, то, конечно, то сословие, которое собирает их, мы должны будем назвать прямо опорой остальных сословий» (О назначении полководцем Гн. Помпея, 17).
Интересный эпизод разыгрался на этой почве. В 67 г. трибун Росций Отон провел закон о предоставлении в театре четырнадцати передних рядов всадникам (ранее, в 204 г. до н. э. Сципион Африканский предоставил места в орхестре сенаторам). В период после сулланской реакции эта мера имела демократический смысл и была с большим сочувствием встречена простым народом – plebs… non solum accepit, sed etiam efflagitavit (Цицерон, За Корнелия, I, фр. 52). Однако позднее, через четыре года, отношения изменились, и однажды из-за этого произошло столкновение между толпой и всадниками. Только вмешательство Цицерона, который был в это время консулом, водворило мир между сторонами. Цицерон при этом произнес блестящую речь, которая не сохранилась (Плутарх, Цицерон, ГЗ; Цицерон, К Аттику, II, 1, 3; Плиний, Естественная история, VII, 117). Так Цицерон еще раз поддержал связь между сенатом и всадниками. С этого времени он уже постоянно придерживался точки зрения «согласия сословий» – concordia ordinum. Он и сам проникся интересами и взглядами нобилитета и с торжеством приписывал себе заслугу в том, что достиг примирения интересов этих групп (Против Катилины, IV, 15, 22; К Аттику, I, 16, 3). Под конец он утверждал, что такое единение и было спасительным для государства: illa ordinum coniunctio ad salutem rei publicae pertinebat (Цицерон, Об обязанностях, III, 88; ср. Филиппики, II, 19). А в 61 г. он хлопотал даже о снижении откупа в Азии, несмотря на возражения Катона, ради того только, чтобы содействовать сближению сословий (Цицерон, К Аттику, I, 17, 9).
А как действовали всадники и особенно откупщики в провинции мы можем судить по одному характерному эпизоду, который вскрывается перед нами в переписке Цицерона.
В 51 г., когда Цицерон прибыл в качестве наместника в Киликию, к нему обратился с рекомендацией от Брута один человек по имени М. Скаптий и просил его содействия в получении денег, отданных в заем городу Саламину на острове Кипре. Постепенно перед Цицероном раскрылась гнусная история. Предшественник Цицерона по наместничеству Аппий Клавдий дал в распоряжение Скаптия отряд всадников для взыскания долга с жителей Саламина, и эта мера проводилась с такой суровостью, что городской сенат был подвергнут этим отрядом осаде, во время которой пятеро из сенаторов погибли от голода. Цицерон, узнав об этом, немедленно распорядился об отозвании войска.
Из дальнейших опросов саламинцев выяснилось, что М. Скаптий совместно с другим дельцом подобного же рода П. Матинием ссудили городу сумму в сто талантов. По действовавшему в провинциях закону 59 г., lex Julia, расчет погашения должен был вестись из 1% в месяц, т. е. из 12% годовых. Однако кредиторы вынудили у саламинцев вексель (syngrapha) под 48%. Так как эти условия противоречили закону, кредиторы через посредство Брута добились сенатского постановления о том, чтобы в данном случае руководствоваться не общим законом, а условиями векселя. Цицерон, узнав о создавшемся положении, пишет: «Я ужаснулся: ведь это означало гибель города». Тем не менее кредиторы не удовольствовались предоставленными им выгодами и настаивали еще на том, чтобы саламинцы немедленно выплатили им двести талантов. Это уже вдвое превышало сумму долга. Саламинцы расценивали действия М. Скаптия как верх бесстыдства.
Цицерон, возмущаясь этим случаем, прибавляет в письме к Аттику: «Вот каково это дело. Если нельзя оправдать Брута, так я не знаю, за что же его нам любить» (К Аттику, V, 21, 10–13; ср. VI, 1, 5–6; 2, 7–8). Но каково же было его удивление, когда он узнал, что в этом деле принимал участие не только Брут, который незадолго перед прибытием Цицерона поспешил благоразумно удалиться (К Аттику, V, 17, 6), но и сам Аттик! Естественно, он выразил негодование против того и другого (К Аттику, VI, 2, 7–8). Однако каких-нибудь решительных мер он все-гаки не принял. Дело с саламинцами в конце концов уладилось путем компромисса. Саламинцам была дана рассрочка платежа из расчета закойных 12%, но М. Скаптий остался недоволей (К Аттику, V, 3, 5), и мы можем представить себе, как продолжалось это дело при преемниках Цицерона!
Вот почему простое посещение провинций лицами высокого положения даже и без официальных полномочий, по их личным делам, под видом так называемой legatio libera, встречалось провинциалами весьма недружелюбно. «Наших легатов, людей без особенного авторитета, которые приезжают по своим частным делам под видом «свободных посольств», иноземные племена едва выносят» – пишет Цицерон. И объясняет: «Да, важное значение имеет слово «власть», и оно внушает страх даже тогда, когда представлено незначительным лицом, так как, выехав отсюда, эти лица действуют уже от вашего (т. е. народа.– С. Р.), а не от своего имени» (Цицерон, Об аграрном законе, II, 45).
Сам Цицерон гордился тем, что в течение своего наместничества не допускал никаких незаконных поборов с населения, отказывался даже, несмотря на ходатайства друзей, в том числе таких влиятельных, как Помпей, назначать на ответственные посты кого-либо из крупных торговцев, чтобы они не могли воспользоваться своей властью для экономической эксплуатации (К Аттику, V, 21, 10; VI, 1, 4; 3, 3). «Многие города,– писал он,– освобождены вовсе от долгов, другие получили большое облегчение, и все получили возможность пользоваться собственными законами и судами; добившись автономии, они ожили» (К Аттику, VI, 2, 4). Но, конечно, такие действия единичных лиц мало помогали изменению положения вещей в целом, а нажившиеся наместники, даже в случае осуждения, и в изгнании жили в свое удовольствие. О подобных лицах впоследствии с негодованием писал знаменитый сатирик Ювенал:
…что значит бесчестье, коль денежки целы?
Марий вот изгнан, а пьет уж с восьми, хоть разгневаны боги.
Ты же, провинция, слезы все льешь даже после победы.(Сатиры, I, 48–50).
Марий Приск в самом конце I в. н. э. был наместником в Африке и чинил там невероятные грабежи. Обвинение против него в 100 г. вел Плиний Младший. Несмотря на то, что он был приговорен к изгнанию и должен был уплатить громадную сумму, награбленного ему хватило, чтобы вести роскошную жизнь в изгнании. Плиний Младший рассказывает еще о нескольких случаях подобного рода (Письма, III, 4, 9; VI, 29), а Кассий Дион прямо утверждает, что осужденные нередко жили в изгнании не хуже, чем в Риме (Римская история, LVI, 27). То же было и с Верресом. Многочисленность таких фактов показывает, что они были обычным явлением, и это служит свидетельством несостоятельности существовавшего строя и назревавшей необходимости его изменения.
Небезынтересна на этом фоне фигура всадника Г. Рабирия Постума, который ссудил проконсула А. Габиния громадной суммой в 10 тысяч талантов для восстановления на египетском престоле без согласия сената изгнанного даря Птолемея Авлета. Предприятие это, однако, кончилось неудачей, так как Птолемей был снова изгнан, а Габиний осужден за вымогательство. В 54 г. к суду был привлечен и Рабирий за вымогательство, но добился оправдания благодаря заступничеству Цицерона, который объяснял свое выступление признательностью за оказанную ему прежде, во время изгнания, помощь (За Рабирия Постума, 47). Этот процесс может служить также свидетельством неразборчивости самого Цицерона, который решился даже утверждать, что закон о вымогательстве не распространяется на сословие всадников (За Рабирия Постума, 12–13; 17–18).
