Григорий Турский – историк
Более полувека отделяет яростную фигуру Сальвиана от более мягко ретушированной – штрихами историка и агиографа – фигуры Григория Турского. Григорий Флорентий родился около 538 –540 г. Это чистый, только скорее пониженной квалификации: римлянин, получивший лучшее по тому времени образование, цитирующий Вергилия, Авла Геллия, Седулия, кодекс Феодосия, экспромтом легко вспоминающий имена римских императоров. Называющий себя «невеждой и неучем» – homo illiteratus et idiota, кающийся, что он путает творительный и винительный падежи, Григорий на самом деле усвоил неплохую по своему времени школу, и его корреспондент Фортунат, восхищаясь его образованностью, называет его цветущим в науке (florens in studiis). О семье своей Григорий с понятной его современникам хвастливостью говорит, что «в Галлии не было ничего благороднее и знатнее», цитируя в доказательство этого положения имена многочисленных сенаторов, епископов и даже «святых» дедушек своих, бабушек и дядьев. Сам Веттий Эпагат, «один из лионских мучеников», числится в составе его предков. Все прежние епископы Тура, «кроме пяти», были родичами Григория. Выйдя из такой вдвойне римской сенаторско-епископской семьи в Оверни, Григорий имел все основания притязать на звание церковного сановника и уже молодым человеком в качестве дьякона и любимого ученика дяди своего епископа Лионского Галла вошел в дружбу австразийского короля Сигеберта. Под нажимом последнего Григорий и был «избран» в епископы Тура, когда здесь в 573 г. освободилась «кафедра св. Мартина».
Положение города было довольно ответственным. Сам сплошь почти населенный галло-римлянами, он подходил к стране залуарской, где сосредоточилось франкское варварство. Через него проходили посольства, какими обменивались короли вестготов и франков. Вместе с тем город подвергался непрерывным нападениям – на австразийского короля – враждовавших с ним братьев. Его епископу нужен был большой авторитет и дипломатическая ловкость, чтобы выходить из нелегкого подчас положения, защищая мир в городе и стране и ограждая население. Уламывая и умиротворяя враждовавших, дравшихся королей, отстаивая перед ними Тур, гробницу св. Мартина и лиц, искавших около нее защиты, Григорий немало пространствовал на своем веку, посетил Пуатье, Сент, Блуа, Бордо, Риез, Кавельон, Вьенну, Лион, Шалон-на-Сене, Отен, Шалон-на-Марне, Мец, Суассон, Реймс, Париж и Орлеан. Он лично и близко знал четырех меробингских королей: Сигеберта, Хильпериха, Гунтхрамна, Хильдеберта, четырех королев: Радегунду, Брунгильду, Фредегонду, Инхобергу, королевен: Хродеильду, Бертофледу, Агнессу и Базину. Дело Меровея и Гонтрамна-Бозона прошло на его глазах. Как современник самой бурной, яркой и драматической части истории Меровингского дома, Григорий рассказал ее в последних из десяти книг своей «Истории франков» в качестве ближайшего свидетеля и участника с неподражаемой и не повторившейся в раннее средневековье силой и живописностью. Как писатель большой моральной энергии и редкой искренности он судил эту историю, как свидетель максимально добросовестный и «простой сердцем», «корригируя пристрастие суждений беспристрастием своего рассказа».
Не будем перебирать источники и проявления его тенденций и пристрастий, сословных, религиозных и личных. Сам участник событий своей эпохи, человек с душою страстной и пылкой, с воображением возбужденным, «Геродот варварства», как его любили обозначать, он всячески испытал воздействие среды. Небезнаказанно прожил он в обществе, где не было ни одного крупного и деятельного человека, не имевшего убийства или предательства на совести, не бывшего или развратником, или насильником. Жизнь, сотканная из зверств и преступлений, не могла не притупить душевную чуткость «святого епископа». Друзей и покровителей церкви, особенно церкви турской, Григорий всячески готов возвышать и восхвалять. Еретиков он называет «свиньями» и «собаками». Однако, изображая свою же полемику с одним из них, Агилой, он чертит во всей красоте их смиренной кротости проявления этой «собаки» и свои собственные во всей грубости оскорбительных и тяжеловесных аргументов. «Итак, – замечает историк, – не следует доверять суждениям Григория, во можно и следует доверять его рассказу».
Таким он является в частях своей «Истории франков», написанных в роли участника и очевидца. И таковы ее книги V –X, которые писались автором в годы 584 –591, пересмотрены в 591 г. и еще раз в 594 г., незадолго до смерти. Иначе писал Григорий книги I –IV, где сперва (I кн.) резюмировал всеобщую историю и историю церкви до апостольства св. Мартина, затем происхождение и победы франков до смерти Хлодовеха (кн. II), рассказ до смерти Теодеберта (кн. III) и, наконец, до смерти Сигеберта (кн. IV). Если последние книги Григория заставляют ценить в нем рассказчика, мемуариста и «судью» всей своей эпохи, то в первых книгах он дал мерку (и довольно высокую мерку) свою как историка, почти ученого. Он показал, как умел он ценить и использовать подлинные документы, как анделотский договор, письмо Евгения, епископа Карфагена, к его церкви, письмо епископа к королеве Радегунде, приговор над Базиной и Хродеильдой после их бунта и целый ряд других. Григорий умел ценить и передавать в эпической, живописной форме дошедшие до него народные сказания, как сага о Хильдерихе, сказания об убийствах, совершенных Хлодовехом, с их яркими диалогами и песенными рефренами, легенды церковные, каково сказание о крещении Клотильды и Хлодовеха. Начиная с III книги события, рассказываемые Григорием, достаточно близки и уже являются пересказами воспоминаний его современников и близких родственников. Если присоединить к этому богатому фону еще множество литературных материалов, как письма Аполлинария Сидония и епископа Авита Вьеннского, то не можешь не оценить искусства комбинации и почти верность исторического чутья «Геродота варварства», чутья, которое поддержало его на протяжении сложной и разносторонней его задачи.
«Таков Григорий Турский, – замечает Габриэль Моно. – Бессознательно он сам очертил себя в своих сочинениях. Мы в нем имеем любопытный тип епископа VI в. На нем лежит только поверхностный налет языческой литературности. Он пишет, как говорит: народным языком. Зато он свободен от изысканностей литературного декаданса. Благодаря своей простоте он находит трогательные и полные красноречия нюансы. Доверчивый и легковерный, как все люди его поры, он, однако, чаще сохраняет ясность духа и твердость здравого смысла…».
Все отмеченные качества охарактеризованной книги делают из нее книгу исключительную. Автор в ней не менее интересен, чем ее герои. «Все историки средних веков читали Григория, продолжали, списывали, цитировали его и подражали ему. Он и доныне дает солидную основу для изучения франкской эпохи, и недаром присвоено ему звание „отца французской истории»» (Моно).
Мы отметим в следующих главах, как ближайшие десятилетия и скриптории продолжали историческую работу Григория. Равных себе он, во всяком случае, не имел. И там, где Григорий кладет перо, земля Галлии затягивается туманом.
