Григорий – агиограф
Но в писательстве Григория были – об этом не следует забывать – еще другие стихии, менее точные и менее ценные, но по-своему не менее интересные. Сам Григорий говорит о них так: «Я написал десять книг Историй, семь книг чудес, одну о житиях отцов, комментировал один трактат о псалмах и о церковной карьере». Все эти книги дошли, кроме двух последних.
Агиографические сочинения Григория Турского представляют, несмотря на свойственную им фантастику, самый живой и бытовой интерес, давая читателю наивно-жизненные изображения того, что обычно именовали как «чудотворные деяния» и места чего Бернулли остроумно назвал «священными курортами».
Мир Григориевых меровингских агиографических представлений – сонм огромного множества локальных святых, местных гениев, слившихся со своими святилищами: утесами, ручьями, источниками, деревьями и камнями; оставленные святыми «части тела», одежды, но более всего могилы. Все, что связано с такими останками или святилищами, есть «реликвии»: скелет ли, череп, волосы, молоко (волосы и молоко богородицы), крыло (ангела), песок (от стопы) или ткань (от одежды). За отсутствием более конкретной реликвии или за невозможностью похитить ее (так, папа отказал императрице Констанции в разрешении захватить «голову» апостола Павла) верующим предлагалось удовлетвориться «флюидом»: истекавшей от нее «благодатью», в истечении которой можно было убедиться, если положить на реликвию плат и взвесить его до и после наложения. Увеличившийся вес свидетельствовал о том, что плат «набрался благодати». И мы знаем, что меровингский верующий всегда мог увидеть, осязать и взвесить то, что ему особенно хотелось. Так, среди меровингских реликвий всегда набиралось достаточно платов с флюидами. Меровингские коробочки – ковчежцы (особенно знаменитые хранятся в одной из овернских церквей) с пергаменными ленточками, сберегшими немало характерных надписей VII –VIII вв.. «губка, из которой пил Христос», «перо из крыла Михаила Архангела», волос «из бороды св. Медарда». К большинству любопытнейших этих ленточек мы находим толкования – легенду в агиографии Григория Турского.
Но и иного типа сказаниями богата эта легенда. Она нередко сообщает о многих волнующе-нежных эпизодах отношений умерших супругов, о трогательных связях родителей и детей, и посмертные «чудеса», рассказанные ею, полны любопытнейших бытовых деталей. То это «чудесная» остановка незаконно двинутой в поле в праздничный день бороны, то онемение пустившегося в воскресенье на ниву пахаря; там это болезненно уколовшие воскресную пряху или швею игла или веретено; здесь – нищий-калека, собиравший милостыню своим калечеством, нищий, до которого дошел слух, что из соседнего диоцеза приближаются мощи великого святого, неизбежно долженствующие исцелить болящего. Предвидя эту «беду», калека пускается наутек. Однако прежде чем он выбрался за границу диоцеза, как святой вступил в эти границы и калека был молниеносно избавлен от кормившей его хромоты. Святой был, конечно, прославлен. Но калека лишился куска хлеба. Так расцветают один другого изобретательнее, занятнее, живописнее Григорьевы рассказы среди терниев и ежевики, дубовых ветвей и можжевельников меровингского леса. И не может спастись от священного фатума человеческая ловкость и увертливость. Легенда, съедая действительность, нечувствительно, незаметно поглощает ее, сливается с нею.
