Постижение блаженства
Данте («Пир» I, 9)
Начать эту тему можно стихом Данте, объектом которого является именно Беатриче, стихом из канцоны, открывающей новый сладостный стиль, «Donne ch’avete intellettod’amore», представляющей собой первую попытку определения блаженства в соответствии с тем, о чем говорится в главе XIX «Новой Жизни», вводящей эту канцону. В канцоне не идет речь о блаженстве: скорее, как мы увидим, о чем-то очень отличном от блаженства. Блаженство – это сама канцона, это песнь, хвала, содержащаяся в ней как намерение, которое она разъясняет, «в целом, хвалебные слова о его донне», впервые (имеется в виду у Данте) ставшие «плотью» песни. Это тот стих, в котором хвала достигает высшей точки, относясь к его «объекту», предстающему перед нашим взором, к той «красоте», к той «форме», от «созерцания» и последующего «постижения» которой зарождается любовь (согласно трактату Андрея Капеллана и общим представлениям). Этот стих звучит так:
Per essemplo di lei bielta si prova.
Смысл: именно Беатриче доказывает, демонстрирует то, что красота существует; это она дает нам представление о красоте, воплощением которой она является как совершеннейшее творение природы (см. предыдущий стих):
Ella è quanto de ben pò far natura.
Кстати, такому пониманию созвучны стихи 49–51 песни XXXI «Чистилища»: «Mai non t’apresentò natura о arte Piacer, quanto le belle membra in ch’io Rinchiusa fui…»
Слова, принадлежащие самому Амору («Dice di lei Amor. . .»), являются высшим заявлением такого рода, возможным в поэзии того времени. Эта формула еще действует в «хвале» Святого Бернарда Богородице («… in te s’aduna Quantunque in creatura è di bontate») в последней песни «Рая»; и сам стих канцоны построен в соответствии с одним из правил «амплификации» (на смерть князя) из «Новой поэтики» Гоффредо Виносальвского («Ipse fuit quicquid potuit Natura»).
Данте, по-видимому, стремился не к избыточности славословий, а к преодолению самой «амплификации» и в результате – к возвышенному сведению поэзии к хвале и любви – к любви в себе во имя ее абсолютной самодостаточности; так же самодостаточна добродетель (и это восхваляется в «De amicitia»).
Что касается Беатриче, то в канцоне она «надежда блаженных», «желанная» и предназначенная к небесному блаженству. Но ни одна из этих характеристик не выводится из ее имени, в котором скрыта идея блаженства, причем в конце строфы, из которой взята цитата, и в конце хвалы наряду с мотивом невозможности взирать на Беатриче она отождествляется с Амором: «Voi le vedete Amor pinto nel viso» (к такому отождествлению Данте прибегал и в других случаях, например для Виолетты). Этот ход можно считать предшествующим более специфическому отождествлению ее с блаженством.
Beatitudine – «блаженство» – это понятие, если не термин, «Новой Жизни», прозы, и не только из-за трудностей просодии (из-за чего в «Комедии» оно появляется только один раз в форме латинского номинатива beatitudo и к тому же для обозначения – абстрактное существительное употребляется вместо конкретного – блаженных душ, образующих в небе Юпитера огромную фигуру лилии и затем орла, «Рай» XVIII): ограничение распространяется также на соответствующее прилагательное.
Глава II открывается как раз тем, что Беатриче присваивается имя блаженства, причем людьми, не знающими ее имени, т. е. это сущность, а не случайность. Таким образом признание становилось из исторического универсальным – всеобщее признание. Но до сих пор с именем Беатриче все было по-иному, внимание было сосредоточено на контрасте «имени» и «дела», к которому поэзия также часто прибегала. В канцоне «Lo doloroso amor», несомненно, наиболее близкой и в свою очередь альтернативной по отношению к двум другим канцонам, в конце первой строфы говорится:
Per quella moro c’ha nome Beatrice,
и это единственное, так сказать, лирическое употребление ее имени за пределами «Новой Жизни»; а противоречие заключается в самом противопоставлении ранее цитируемому стиху с его продолжением:
Quando m’apparve poi la gran biltate
che si mi fa dolere…
В стихах «Новой Жизни» имя Беатриче впервые появляется в третьей канцоне, посвященной ее смерти, т. е. с момента, когда Беатриче, уходя из повествования, оказывается связанной с ним, и с единственно исторического момента – даты ее смерти, о котором нам сообщает сам Данте в главе XXIX. Из этой даты исходим и мы, и в связи с ней мы собрались сегодня, семь веков спустя. Два других упоминания имени Беатриче мы встречаем в предпоследнем сонете «Deh peregrini», где оно употреблено в его этимологическом значении – та, которая дает (давала) благодать, – и в последнем контексте «изящной речи» (parlar sottile) души-странницы (spirito peregrino), поднявшейся «за сферу предельного движенья» (oltre la spera che piu larga gira).
А с прилагательным-определением beato мы встречаемся в канцоне, предсказывающей смерть Беатриче и ее вознесение на небо – «Donna pietosa» («Beato, anima bella, chi te vede»), а также в близких по времени стихах, написанных в перспективе новой поэтики: это сонет Всех Святых, который, по моему мнению, относится к 1 ноября 1289 г., или один из двух сонетов на смерть отца Беатриче, последовавшую через два месяца. Здесь вновь дается характеристика блаженства пребывания с ней, созерцания ее (1à ’nd è beata chi l’è prossimana, quella che fa parer l’altre beate).
Блаженство было трудным завоеванием, достигнутым в результате сурового опыта переживаний того, что блаженством в сущности не являлось. Блаженство может заключаться только в том, что нельзя отменить, что по определению или по сути «не может исчезнуть» (non puote venir meno), в созерцании (поэтически в «хвале») – гарантии максимальной объективности и максимальной автономии, – результатом чего является возвращение Беатриче к самой себе, к своему значению, независимо от ее земной жизни (доказательство – продолжающиеся и после смерти хвала, созерцание, блаженство) и от служащей ей поэзии, к самоцельности. На этом признании и обновлении и построена «Новая Жизнь». Свидетельство об этом завоевании и его цене описаны и, как говорится, пережиты на ее страницах. Знамя разума, водружаемое «Новой Жизнью», поднято перед лицом безмерных проявлений страсти, одержимости и угнетенности любовью; сами термины «блаженство», «милость», «смирение», «сладостность» имеют коннотации «пламени», «нетерпимости», «господства». Следующее далее размышление о свойствах Любви, которое открывает наиболее драматичную фазу описываемого опыта, разворачивается в сопоставлении и споре – без устали и без разрешения – добра и зла. Само утверждение нового содержания и нового стиля хвалы не могло не пройти через сравнение и спор, и проявления противоположного стиля, и любовный блеск, как в канцоне «Donne ch’avete intelletto d’amore» и в стихах, следующих непосредственно за тем, с чего мы начали:
De li occhi suoi, come ch’ella li mova,
escono spirti d’amore inflammati,
che feron li occhi a qual che allor la quati
e passan si che ‘I cor ciascun retrova.
В прозе, несмотря на вполне осознанное провозглашение поэтики в главе XVIII, термин «блаженство» фигурирует лишь в из начальном смысле: в словах хвалы, в главах XVIII, XI и ближайших к ним (IX и XII), в приветствии мадонны, за исключением места ближе к началу (V и IX главы), где сама Беатриче названа «мое блаженство». В сонете же «Era venuta ne la mente mia», сочиненном в связи с первой годовщиной смерти Беатриче, она, которая в канцоне, посвященной видению ее смерти, призывалась как «прекрасная душа» (anima bella) и как источник блаженства (Beato, anima bella, chi te vede), теперь, вознесясь на небо, изображается как «благородный разум» (nobile intelletto). (Повествование гласит, что в тот день Данте рисовал ангела.)
Все это в большей или меньшей мере соотносимо с «Комедией», где в определенный момент возникают мотивы блаженства и пребывания в нем. Если не считать риторических провозглашений «блаженств» (ср. евангельский текст) при переходе от одного круга «Чистилища» к другому и восклицаний типа «блажен ты», то этот термин служит обычно для обозначения небесного состояния, сонма святых – communio sanctorum (beate genti, beato esse, esser beato, vita beata, beato spirto, beati motor – об ангелах) вплоть до определения Рая (beato regno, beato concilio, beato chiostro, beato coro, beata corte и beata riva – для обозначения одного из мест земного Рая). И к такому значению сводятся в конце концов смежные аналогичные обозначения Фортуны в VII песни «Ада» в соответствии с содержащейся в ней концепцией верховного разума рядом с другими «нервотворениями», мирской «сферой». О блаженстве как «блаженном бытии» говорится лишь в песни III (где этот термин встречается чаще всего – 3 раза) в картине, которую рисует Пиккарда. Ни малейшего упоминания об этом не относится к Данте, который пока находится лишь на пути к блаженству. Что касается Беатриче, то ее явление Вергилию в Лимбе во II песни «Ада» обозначается как «блаженное» (beata е bella): явление, описываемое в духе восхваления, характерного для нашей ранней поэзии:
Lucevan li occhi suoi più che la Stella
(это в сущности цитата из Кавальканти);
е cominciommi a dir soave е piana
(два прилагательных по крайней мере в стиле Гвиттоне, хотя они и не чужды вкусу Кавальканти; ср. у него аналогичное leggera е piana);
con angelica voce, in sua favella
(вновь «подражание» Кавальканти). После чего один раз в «Рае» (XXI, 20) выражение l’aspetto beato будет применено поэтом по отношению к самому себе, но уже в связи с блаженством, которого он достигает там, ибо «пасется» на блаженных полях; и, наконец, в монологе Святого Бернарда («Рай» XXXIII, 38): «Vedi Beatrice con quanti beati…», вершина триумфа и одновременно приобщение Данте к общей славе и сонму блаженных душ.
Надо заметить, что блаженство – просто состояние Рая и что ощущение этого постоянно (как постоянно и присутствие Беатриче), причем ему сопутствуют улыбки и свет. Но то, что релевантно для «Комедии», не является таковым для «Новой Жизни». Добавим, что «здравие» (salute) в «Комедии» обозначает, как правило, «духовное здравие», «спасение», и в тех редких случаях, когда дается определение блаженству, одновременно дается определение и Богу, «высшему здравию» (в XXII и XXXIII песнях «Рая»).
Есть еще одно слово, которое может обозначать блаженство, – это «мир» (расе), как в многочисленных упоминаниях в «Чистилище» и «Рае», но в «Новой Жизни» оно лишь косвенно относится к Беатриче, в главе XXIII, описывающей видение ее смерти словами, казалось бы, исходящими от нее самой: «Я вижу начало умиротворения», того мира, который дарован каждой святой душе (в соответствующем месте канцоны сказано просто: «Я покой познала» – «1о sono in расе»). А в стихах такой смысл это слово имеет, может быть, только в канцоне «Amor che ne la mente mi ragiona» в стихе (26) «quando Amor fa sentir de la sua расе» (в других случаях оно имеет значение «успокоение», «прощение» или является антонимом «войне»),
«Комедия» вводит (в небольшом количестве) слово felice – «счастливый» (и лишь один раз felicità), термин, допущенный лишь в третьей канцоне «Пира» в связи с Аристотелевым определением «действия добродетели в совершенной жизни» и полностью отсутствующий в других стихах и в «Новой Жизни», и слово letizia – «радость», понимаемое прежде всего как внешнее выражение (выливающееся в улыбке и свете) блаженства (в «Новой Жизни» в тех случаях, когда оно не обозначает вид персонифицированного Амора, II, 3 и 7, XXIV, 2, а выражает чувство, относящееся именно к Данте и к его поэзии: сначала пришедшее к нему с канцоной «Donne ch’avete intelletto d’amore» или как результат стихов, написанных до смерти Беатриче, в заключительной строфе канцоны «Li occhi dolenti»).
Слово gioia – «радость», обозначающее высшее желание и предмет постоянного стремления поэтов, писавших на диалектах ок, ой и си, сущность их поисков (достаточно вспомнить Гвиттоне), лишь однажды произнесенное в «Новой Жизни» о Беатриче («voi bella gioia») в связи со страданиями, которые она доставляет Данте («ciò che m’incontra», 2), в «Комедии» встречается редко, как и allegrezza – «веселье», – по семь раз каждое и однажды одно рядом с другим («О gioia, о ineffabile allegrezza!», «Рай» XXVII, 7), но в четырех случаях из семи оно имеет значение «украшение», «драгоценность» – при этом очевиден разрыв с традицией и концепцией Эроса.
Важным является сравнение с традицией: здесь интерес представляет не столько судьба, освящение той, которая дает благодать, но ее выявление, ее запечатление в уме Данте и в нашем уме, и поэтому именно сопоставление говорит нам, откровением и сигналом чего Беатриче является. Я, разумеется, придерживаюсь границ поэтической традиции на языке си, т. е. вполне определенной и упорядоченной лингвистической системы. Фундаментом для этого служит работа Авалле «Соответствия итальянского поэтического языка начального периода», ставшая необходимым инструментом всякого исследования в области поэтического наследия XIII в., особенно того, которое собрано в больших старых канцоньери нашей ранней лирики. Этот список дополнен примерами, случайными и неслучайными, из поэзии дантовского времени, особенно так называемого нового сладостного стиля, вплоть до Данте, и к этому добавлены примеры как из северных дидактических поэтов, не включенных в список Саибанте, так и из Якопоне да Тоди, Данте да Майано, Гвиттоне из сборника старых стихов 1527 г.
Так вот, слово beato – «блаженный» (чтобы не говорить о beatitudine, не употребляемом, как уже отмечалось, по причинам просодии) не имеет места в лирике до Данте; в то же время оно присутствует в сборниках лауд, как правило, почти обязательно в качестве эпитета, или как призыв (также абсолютный: «о блаженная») или просто как обозначение. Аналогичная ситуация наблюдается в религиозно-дидактических поэмах, особенно в восклицательных формулах (подражающим блаженствам из Нагорной проповеди) «блажен тот», «блаженны те, кто. . .», в «Scriptura aurea» Бонвезина де ла Рива в повторяющемся выражении радости праведника, почти не верящего своим глазам, «Oi mi biao!», «о me beato!»5 (и, конечно, «блаженны» уста богомольца, читающего молитву Деве Марии; Бонвезин, «Laudes de Vergine Maria», 422).
Добавим сюда еще два-три употребления слова beatitudine в конце стиха или перед цезурой александрийского стиха, в которых в любом случае значение «титула» преобладает над значением «состояние», к чему прибавляются также diletto, dilettanza – «наслаждение» и т. п. и gaudio – «радость», godere – «радоваться» во всех формальных и количественных вариантах (stragodere и т. п.). Характерен в этом отношении Якопоне, у которого – если я не ошибся в подсчетах (в статистических целях я ограничился каноническим сборником его сочинений) – 13 раз встречается слово beato (один раз в сочетании iusto е beato), при том что более трети его лауд имеют окончание на -ato, -ata (лишь шесть раз в рифме) в противоположность словам diletto, gaudio (один раз gaudio beato – единственное эксплицитное употребление значения «блаженство»; другой раз gaudioso – «non sirà gaudioso со la superna corte» – как синоним слова beato), а также gioia (или gioioso) и мистическое ощущение – «dolcezza». Профанный, земной эквивалент блаженства представлен провансальским термином beninanza, тогда как gioi/gioia обозначает исполнение желания. Это различие отчетливо проступает у Гвиттоне – ему как любовному поэту неведомо beato, но, будучи аскетично-морализирующим поэтом, братом Гвиттоне, автором лауд, полностью вписывающимся в аналогичную традицию, он в обращении к Онесто да Болонья объявляет себя «блаженным» или «святым». Впрочем, это уже гипербола, как бы в пику «постыдному и низкому» значению своего имени (guitto – «нищий», «оборванец» ).
Резко выделяется на общем фоне Монте Андреа «Signore Dio, come poté venire. . .», влюбленный герой которого считает себя «sovr’ogne beato/Pensando: Di tal gioia Amor m’apiglia» («более всех блаженным,/Думая: Такой радостью окутал меня Амор): это берет начало от старого Гвиттоне (канцона «Se de voi donne gente», 16–18), но уже в атмосфере, так сказать, утверждения нового сладостного стиля. В самой же стильновистской поэзии отмечу одно место у Чино да Пистойя: il beato punto в баллате о bel rimiro мадонны, в другой баллате, «Poi che saziar non posson gli occhi miei. . .», аналогичным образом в подражание Гвиницелли говорится о собственном блаженстве, сопоставимом с блаженством ангела, созерцающего Бога, где в восьми стихах трижды встречается beato. Другие примеры сходного словоупотребления находятся в канцоне, утешающей Данте в связи со смертью Беатриче («Beata gioia, com’chiamava il nome»), и в канцоне, оплакивающей императора Арриго VII. А единственная «этимологическая» интерпретация прилагательного beatrice (ella sara del meo cor beatrice) находится именно в сонете, обращенном к Данте, где выражаются сомнения относительно сущности блаженства.
Чино в данном отношении вторичен. Первичен же, безусловно, автор «Новой Жизни», в которой «блаженство» является ключевым и определяющим понятием. Очевидна связь этого произведения с поэтикой хвалы, которая в профанную песнь, в куртуазную поэзию вводит «мотив», смысл народной священной гимнографии, причем это касается приведенных в пример стихотворений, лейтмотивом которых является, скорее, dulcedo – «сладостность», к которой подступал и Кавальканти. Все это имеет самое прямое отношение к истории, рассказанной в «Новой Жизни». Не случайно Беатриче там называется по преимуществу «мое блаженство». Причем Беатриче отнюдь не индифферентна ко всему этому. Имя накладывает печать на того, кто его носит. И такое имя властно диктовало, чтобы было подтверждено его значение, sententia. То, что имя было именно таким, – это благодать, и самое меньшее, что могла сделать Беатриче, – взять его к себе на небо.
Следующее утверждение мы берем из «Пира», и не просто потому, что в начале повествования (или начиная с трактата II) Данте эксплицитно обращается к «Новой Жизни» и до тех пор, пока речь идет о Беатриче, она зовется (ср. допустимую реэтимологизацию имени) Beatrice beata, а по крайней мере в одном случае quella beata. Уже во II трактате, глава IV, ангельское блаженство, которое признано «высшим благом Рая» (III, XV, 2), рассматривается в двойной основополагающей перспективе «действенной жизни» и «жизни созерцательной», т. е. в перспективе связи и сопоставления моральных упражнений и интеллектуального созерцания. А из III трактата становится ясным, что существенным здесь является понятие «исполнения (или «завершения») желания» (III. XV, 3, 4, 7) или «состояние удовлетворенности» (III, XV, 3, 5), что продолжает поэтически отражаться в невыразимом «облике благородной донны». Но на протяжении всего IV трактата встречается аристотелевская εὐδαι μονί α, понимаемая как «действие согласно добродетели в совершенной жизни» (IV, XVII, 8, ср. также III, XV, 12, не говоря о стихах 81 – 84 канцоны «Le dolci rime»), «семенем» и обещанием плодов которой является «благородство». Она всегда осуществляется согласно «навыкам» нашей души, «действенному» и «созерцательному» или «умозрительному».
Предложенные наблюдения можно было бы сопоставить с известными пояснениями Петрарки, наиболее проницательного из всех читателей Данте, и с мотивами его же поэзии. Но это уже особая тема, заслуживающая специальной работы.
Пер. А. Топоровой