Постижение блаженства

Начать эту тему можно стихом Данте, объектом которого является именно Беатриче, стихом из канцоны, открывающей новый сладостный стиль, «Donne ch’avete intellettod’amore», представляющей собой первую попытку определения блаженства в соответствии с тем, о чем говорится в главе XIX «Новой Жизни», вводящей эту канцону. В канцоне не идет речь о блаженстве: скорее, как мы увидим, о чем-то очень отличном от блаженства. Блаженство – это сама канцона, это песнь, хвала, содержащаяся в ней как намерение, которое она разъясняет, «в целом, хвалебные слова о его донне», впервые (имеется в виду у Данте) ставшие «плотью» песни. Это тот стих, в котором хвала достигает высшей точки, относясь к его «объекту», предстающему перед нашим взором, к той «красоте», к той «форме», от «созерцания» и последующего «постижения» которой зарождается любовь (согласно трактату Андрея Капеллана и общим представлениям). Этот стих звучит так:

Per essemplo di lei bielta si prova.

Смысл: именно Беатриче доказывает, демонстрирует то, что красота существует; это она дает нам представление о красоте, воплощением которой она является как совершеннейшее творение природы (см. предыдущий стих):

Ella è quanto de ben pò far natura.

Кстати, такому пониманию созвучны стихи 49–51 песни XXXI «Чистилища»: «Mai non t’apresentò natura о arte Piacer, quanto le belle membra in ch’io Rinchiusa fui…»

"Данте и Беатриче". Иллюминированный кодекс XIV века.

Слова, принадлежащие самому Амору («Dice di lei Amor. . .»), являются высшим заявлением такого рода, возможным в поэзии того времени. Эта формула еще действует в «хвале» Святого Бернарда Богородице («… in te s’aduna Quantunque in creatura è di bontate») в последней песни «Рая»; и сам стих канцоны построен в соответствии с одним из правил «амплификации» (на смерть князя) из «Новой поэтики» Гоффредо Виносальвского («Ipse fuit quicquid potuit Natura»).

Данте, по-видимому, стремился не к избыточности славословий, а к преодолению самой «амплификации» и в результате – к возвышенному сведению поэзии к хвале и любви – к любви в себе во имя ее абсолютной самодостаточности; так же самодостаточна добродетель (и это восхваляется в «De amicitia»).

Что касается Беатриче, то в канцоне она «надежда блаженных», «желанная» и предназначенная к небесному блаженству. Но ни одна из этих характеристик не выводится из ее имени, в котором скрыта идея блаженства, причем в конце строфы, из которой взята цитата, и в конце хвалы наряду с мотивом невозможности взирать на Беатриче она отождествляется с Амором: «Voi le vedete Amor pinto nel viso» (к такому отождествлению Данте прибегал и в других случаях, например для Виолетты). Этот ход можно считать предшествующим более специфическому отождествлению ее с блаженством.

Beatitudine – «блаженство» – это понятие, если не термин, «Новой Жизни», прозы, и не только из-за трудностей просодии (из-за чего в «Комедии» оно появляется только один раз в форме латинского номинатива beatitudo и к тому же для обозначения – абстрактное существительное употребляется вместо конкретного – блаженных душ, образующих в небе Юпитера огромную фигуру лилии и затем орла, «Рай» XVIII): ограничение распространяется также на соответствующее прилагательное.

Глава II открывается как раз тем, что Беатриче присваивается имя блаженства, причем людьми, не знающими ее имени, т. е. это сущность, а не случайность. Таким образом признание становилось из исторического универсальным – всеобщее признание. Но до сих пор с именем Беатриче все было по-иному, внимание было сосредоточено на контрасте «имени» и «дела», к которому поэзия также часто прибегала. В канцоне «Lo doloroso amor», несомненно, наиболее близкой и в свою очередь альтернативной по отношению к двум другим канцонам, в конце первой строфы говорится:

Per quella moro c’ha nome Beatrice,

и это единственное, так сказать, лирическое употребление ее имени за пределами «Новой Жизни»; а противоречие заключается в самом противопоставлении ранее цитируемому стиху с его продолжением:

Quando m’apparve poi la gran biltate
che si mi fa dolere…

В стихах «Новой Жизни» имя Беатриче впервые появляется в третьей канцоне, посвященной ее смерти, т. е. с момента, когда Беатриче, уходя из повествования, оказывается связанной с ним, и с единственно исторического момента – даты ее смерти, о котором нам сообщает сам Данте в главе XXIX. Из этой даты исходим и мы, и в связи с ней мы собрались сегодня, семь веков спустя. Два других упоминания имени Беатриче мы встречаем в предпоследнем сонете «Deh peregrini», где оно употреблено в его этимологическом значении – та, которая дает (давала) благодать, – и в последнем контексте «изящной речи» (parlar sottile) души-странницы (spirito peregrino), поднявшейся «за сферу предельного движенья» (oltre la spera che piu larga gira).

А с прилагательным-определением beato мы встречаемся в канцоне, предсказывающей смерть Беатриче и ее вознесение на небо – «Donna pietosa» («Beato, anima bella, chi te vede»), а также в близких по времени стихах, написанных в перспективе новой поэтики: это сонет Всех Святых, который, по моему мнению, относится к 1 ноября 1289 г., или один из двух сонетов на смерть отца Беатриче, последовавшую через два месяца. Здесь вновь дается характеристика блаженства пребывания с ней, созерцания ее (1à ’nd è beata chi l’è prossimana, quella che fa parer l’altre beate).

Блаженство было трудным завоеванием, достигнутым в результате сурового опыта переживаний того, что блаженством в сущности не являлось. Блаженство может заключаться только в том, что нельзя отменить, что по определению или по сути «не может исчезнуть» (non puote venir meno), в созерцании (поэтически в «хвале») – гарантии максимальной объективности и максимальной автономии, – результатом чего является возвращение Беатриче к самой себе, к своему значению, независимо от ее земной жизни (доказательство – продолжающиеся и после смерти хвала, созерцание, блаженство) и от служащей ей поэзии, к самоцельности. На этом признании и обновлении и построена «Новая Жизнь». Свидетельство об этом завоевании и его цене описаны и, как говорится, пережиты на ее страницах. Знамя разума, водружаемое «Новой Жизнью», поднято перед лицом безмерных проявлений страсти, одержимости и угнетенности любовью; сами термины «блаженство», «милость», «смирение», «сладостность» имеют коннотации «пламени», «нетерпимости», «господства». Следующее далее размышление о свойствах Любви, которое открывает наиболее драматичную фазу описываемого опыта, разворачивается в сопоставлении и споре – без устали и без разрешения – добра и зла. Само утверждение нового содержания и нового стиля хвалы не могло не пройти через сравнение и спор, и проявления противоположного стиля, и любовный блеск, как в канцоне «Donne ch’avete intelletto d’amore» и в стихах, следующих непосредственно за тем, с чего мы начали:

De li occhi suoi, come ch’ella li mova,
escono spirti d’amore inflammati,
che feron li occhi a qual che allor la quati
e passan si che ‘I cor ciascun retrova.

В прозе, несмотря на вполне осознанное провозглашение поэтики в главе XVIII, термин «блаженство» фигурирует лишь в из начальном смысле: в словах хвалы, в главах XVIII, XI и ближайших к ним (IX и XII), в приветствии мадонны, за исключением места ближе к началу (V и IX главы), где сама Беатриче названа «мое блаженство». В сонете же «Era venuta ne la mente mia», сочиненном в связи с первой годовщиной смерти Беатриче, она, которая в канцоне, посвященной видению ее смерти, призывалась как «прекрасная душа» (anima bella) и как источник блаженства (Beato, anima bella, chi te vede), теперь, вознесясь на небо, изображается как «благородный разум» (nobile intelletto). (Повествование гласит, что в тот день Данте рисовал ангела.)

Все это в большей или меньшей мере соотносимо с «Комедией», где в определенный момент возникают мотивы блаженства и пребывания в нем. Если не считать риторических провозглашений «блаженств» (ср. евангельский текст) при переходе от одного круга «Чистилища» к другому и восклицаний типа «блажен ты», то этот термин служит обычно для обозначения небесного состояния, сонма святых – communio sanctorum (beate genti, beato esse, esser beato, vita beata, beato spirto, beati motor – об ангелах) вплоть до определения Рая (beato regno, beato concilio, beato chiostro, beato coro, beata corte и beata riva – для обозначения одного из мест земного Рая). И к такому значению сводятся в конце концов смежные аналогичные обозначения Фортуны в VII песни «Ада» в соответствии с содержащейся в ней концепцией верховного разума рядом с другими «нервотворениями», мирской «сферой». О блаженстве как «блаженном бытии» говорится лишь в песни III (где этот термин встречается чаще всего – 3 раза) в картине, которую рисует Пиккарда. Ни малейшего упоминания об этом не относится к Данте, который пока находится лишь на пути к блаженству. Что касается Беатриче, то ее явление Вергилию в Лимбе во II песни «Ада» обозначается как «блаженное» (beata е bella): явление, описываемое в духе восхваления, характерного для нашей ранней поэзии:

Lucevan li occhi suoi più che la Stella

(это в сущности цитата из Кавальканти);

е cominciommi a dir soave е piana

(два прилагательных по крайней мере в стиле Гвиттоне, хотя они и не чужды вкусу Кавальканти; ср. у него аналогичное leggera е piana);

con angelica voce, in sua favella

(вновь «подражание» Кавальканти). После чего один раз в «Рае» (XXI, 20) выражение l’aspetto beato будет применено поэтом по отношению к самому себе, но уже в связи с блаженством, которого он достигает там, ибо «пасется» на блаженных полях; и, наконец, в монологе Святого Бернарда («Рай» XXXIII, 38): «Vedi Beatrice con quanti beati…», вершина триумфа и одновременно приобщение Данте к общей славе и сонму блаженных душ.

Надо заметить, что блаженство – просто состояние Рая и что ощущение этого постоянно (как постоянно и присутствие Беатриче), причем ему сопутствуют улыбки и свет. Но то, что релевантно для «Комедии», не является таковым для «Новой Жизни». Добавим, что «здравие» (salute) в «Комедии» обозначает, как правило, «духовное здравие», «спасение», и в тех редких случаях, когда дается определение блаженству, одновременно дается определение и Богу, «высшему здравию» (в XXII и XXXIII песнях «Рая»).

Есть еще одно слово, которое может обозначать блаженство, – это «мир» (расе), как в многочисленных упоминаниях в «Чистилище» и «Рае», но в «Новой Жизни» оно лишь косвенно относится к Беатриче, в главе XXIII, описывающей видение ее смерти словами, казалось бы, исходящими от нее самой: «Я вижу начало умиротворения», того мира, который дарован каждой святой душе (в соответствующем месте канцоны сказано просто: «Я покой познала» – «1о sono in расе»). А в стихах такой смысл это слово имеет, может быть, только в канцоне «Amor che ne la mente mi ragiona» в стихе (26) «quando Amor fa sentir de la sua расе» (в других случаях оно имеет значение «успокоение», «прощение» или является антонимом «войне»),

«Комедия» вводит (в небольшом количестве) слово felice – «счастливый» (и лишь один раз felicità), термин, допущенный лишь в третьей канцоне «Пира» в связи с Аристотелевым определением «действия добродетели в совершенной жизни» и полностью отсутствующий в других стихах и в «Новой Жизни», и слово letizia – «радость», понимаемое прежде всего как внешнее выражение (выливающееся в улыбке и свете) блаженства (в «Новой Жизни» в тех случаях, когда оно не обозначает вид персонифицированного Амора, II, 3 и 7, XXIV, 2, а выражает чувство, относящееся именно к Данте и к его поэзии: сначала пришедшее к нему с канцоной «Donne ch’avete intelletto d’amore» или как результат стихов, написанных до смерти Беатриче, в заключительной строфе канцоны «Li occhi dolenti»).

Слово gioia – «радость», обозначающее высшее желание и предмет постоянного стремления поэтов, писавших на диалектах ок, ой и си, сущность их поисков (достаточно вспомнить Гвиттоне), лишь однажды произнесенное в «Новой Жизни» о Беатриче («voi bella gioia») в связи со страданиями, которые она доставляет Данте («ciò che m’incontra», 2), в «Комедии» встречается редко, как и allegrezza – «веселье», – по семь раз каждое и однажды одно рядом с другим («О gioia, о ineffabile allegrezza!», «Рай» XXVII, 7), но в четырех случаях из семи оно имеет значение «украшение», «драгоценность» – при этом очевиден разрыв с традицией и концепцией Эроса.

Важным является сравнение с традицией: здесь интерес представляет не столько судьба, освящение той, которая дает благодать, но ее выявление, ее запечатление в уме Данте и в нашем уме, и поэтому именно сопоставление говорит нам, откровением и сигналом чего Беатриче является. Я, разумеется, придерживаюсь границ поэтической традиции на языке си, т. е. вполне определенной и упорядоченной лингвистической системы. Фундаментом для этого служит работа Авалле «Соответствия итальянского поэтического языка начального периода», ставшая необходимым инструментом всякого исследования в области поэтического наследия XIII в., особенно того, которое собрано в больших старых канцоньери нашей ранней лирики. Этот список дополнен примерами, случайными и неслучайными, из поэзии дантовского времени, особенно так называемого нового сладостного стиля, вплоть до Данте, и к этому добавлены примеры как из северных дидактических поэтов, не включенных в список Саибанте, так и из Якопоне да Тоди, Данте да Майано, Гвиттоне из сборника старых стихов 1527 г.

Так вот, слово beato – «блаженный» (чтобы не говорить о beatitudine, не употребляемом, как уже отмечалось, по причинам просодии) не имеет места в лирике до Данте; в то же время оно присутствует в сборниках лауд, как правило, почти обязательно в качестве эпитета, или как призыв (также абсолютный: «о блаженная») или просто как обозначение. Аналогичная ситуация наблюдается в религиозно-дидактических поэмах, особенно в восклицательных формулах (подражающим блаженствам из Нагорной проповеди) «блажен тот», «блаженны те, кто. . .», в «Scriptura aurea» Бонвезина де ла Рива в повторяющемся выражении радости праведника, почти не верящего своим глазам, «Oi mi biao!», «о me beato!»5 (и, конечно, «блаженны» уста богомольца, читающего молитву Деве Марии; Бонвезин, «Laudes de Vergine Maria», 422).

Добавим сюда еще два-три употребления слова beatitudine в конце стиха или перед цезурой александрийского стиха, в которых в любом случае значение «титула» преобладает над значением «состояние», к чему прибавляются также diletto, dilettanza – «наслаждение» и т. п. и gaudio – «радость», godere – «радоваться» во всех формальных и количественных вариантах (stragodere и т. п.). Характерен в этом отношении Якопоне, у которого – если я не ошибся в подсчетах (в статистических целях я ограничился каноническим сборником его сочинений) – 13 раз встречается слово beato (один раз в сочетании iusto е beato), при том что более трети его лауд имеют окончание на -ato, -ata (лишь шесть раз в рифме) в противоположность словам diletto, gaudio (один раз gaudio beato – единственное эксплицитное употребление значения «блаженство»; другой раз gaudioso – «non sirà gaudioso со la superna corte» – как синоним слова beato), а также gioia (или gioioso) и мистическое ощущение – «dolcezza». Профанный, земной эквивалент блаженства представлен провансальским термином beninanza, тогда как gioi/gioia обозначает исполнение желания. Это различие отчетливо проступает у Гвиттоне – ему как любовному поэту неведомо beato, но, будучи аскетично-морализирующим поэтом, братом Гвиттоне, автором лауд, полностью вписывающимся в аналогичную традицию, он в обращении к Онесто да Болонья объявляет себя «блаженным» или «святым». Впрочем, это уже гипербола, как бы в пику «постыдному и низкому» значению своего имени (guitto – «нищий», «оборванец» ).

Резко выделяется на общем фоне Монте Андреа «Signore Dio, come poté venire. . .», влюбленный герой которого считает себя «sovr’ogne beato/Pensando: Di tal gioia Amor m’apiglia» («более всех блаженным,/Думая: Такой радостью окутал меня Амор): это берет начало от старого Гвиттоне (канцона «Se de voi donne gente», 16–18), но уже в атмосфере, так сказать, утверждения нового сладостного стиля. В самой же стильновистской поэзии отмечу одно место у Чино да Пистойя: il beato punto в баллате о bel rimiro мадонны, в другой баллате, «Poi che saziar non posson gli occhi miei. . .», аналогичным образом в подражание Гвиницелли говорится о собственном блаженстве, сопоставимом с блаженством ангела, созерцающего Бога, где в восьми стихах трижды встречается beato. Другие примеры сходного словоупотребления находятся в канцоне, утешающей Данте в связи со смертью Беатриче («Beata gioia, com’chiamava il nome»), и в канцоне, оплакивающей императора Арриго VII. А единственная «этимологическая» интерпретация прилагательного beatrice (ella sara del meo cor beatrice) находится именно в сонете, обращенном к Данте, где выражаются сомнения относительно сущности блаженства.

Чино в данном отношении вторичен. Первичен же, безусловно, автор «Новой Жизни», в которой «блаженство» является ключевым и определяющим понятием. Очевидна связь этого произведения с поэтикой хвалы, которая в профанную песнь, в куртуазную поэзию вводит «мотив», смысл народной священной гимнографии, причем это касается приведенных в пример стихотворений, лейтмотивом которых является, скорее, dulcedo – «сладостность», к которой подступал и Кавальканти. Все это имеет самое прямое отношение к истории, рассказанной в «Новой Жизни». Не случайно Беатриче там называется по преимуществу «мое блаженство». Причем Беатриче отнюдь не индифферентна ко всему этому. Имя накладывает печать на того, кто его носит. И такое имя властно диктовало, чтобы было подтверждено его значение, sententia. То, что имя было именно таким, – это благодать, и самое меньшее, что могла сделать Беатриче, – взять его к себе на небо.

Следующее утверждение мы берем из «Пира», и не просто потому, что в начале повествования (или начиная с трактата II) Данте эксплицитно обращается к «Новой Жизни» и до тех пор, пока речь идет о Беатриче, она зовется (ср. допустимую реэтимологизацию имени) Beatrice beata, а по крайней мере в одном случае quella beata. Уже во II трактате, глава IV, ангельское блаженство, которое признано «высшим благом Рая» (III, XV, 2), рассматривается в двойной основополагающей перспективе «действенной жизни» и «жизни созерцательной», т. е. в перспективе связи и сопоставления моральных упражнений и интеллектуального созерцания. А из III трактата становится ясным, что существенным здесь является понятие «исполнения (или «завершения») желания» (III. XV, 3, 4, 7) или «состояние удовлетворенности» (III, XV, 3, 5), что продолжает поэтически отражаться в невыразимом «облике благородной донны». Но на протяжении всего IV трактата встречается аристотелевская εὐδαι μονί α, понимаемая как «действие согласно добродетели в совершенной жизни» (IV, XVII, 8, ср. также III, XV, 12, не говоря о стихах 81 – 84 канцоны «Le dolci rime»), «семенем» и обещанием плодов которой является «благородство». Она всегда осуществляется согласно «навыкам» нашей души, «действенному» и «созерцательному» или «умозрительному».

Предложенные наблюдения можно было бы сопоставить с известными пояснениями Петрарки, наиболее проницательного из всех читателей Данте, и с мотивами его же поэзии. Но это уже особая тема, заслуживающая специальной работы.

Пер. А. Топоровой