«Образование Нормандского герцогства»
Алексей Сергеевич! О. Л. Вайнштейн сказал Вам немало хорошего о Вашей работе. К большинству его одобрительных замечаний я присоединяюсь. Может быть, под конец моего выступления я скажу и больше хорошего. Сейчас же я буду говорить о том, что меня в Вашей работе смущает.
Я была, что называется, руководителем Вашего этюда, как таковой, я во многих смыслах работала с Вами рядом. Иному учила Вас. Иному от Вас училась. Иначе это не бывает, когда сталкивается мысль двух взрослых людей, хотя бы старого и молодого, и в наше особенно время – преимущественно старого и молодого.
То, чему обычно старый учит и может в нашей области научить молодого,– это техника ремесла, ученого ремесла. Не методология, это слово получило у нас более глубокое содержание, и тут совсем нередко молодые учат старых. Но это, я сказала бы, методика. Могу сказать, что в трудной нашей и очень обставленной рогатками науке Вы стремились к тому, что называется акрибией’, и в очень многих смыслах Вы ее достигли. Но чтобы здесь, в нижнем, так сказать, этаже Вашей работы все обстояло благополучно, я не скажу. И в этом направлении Вы заслуживаете известных упреков, иногда и существенных. Я буду здесь верна тому обычаю своему, который знают мои ученики и который обратен общепринятому. Я, во-первых, начну с упреков, а во-вторых, я начну именно с мелочей.
Я начну с мелочей и буду восходить к вещам более глубоким. Один из элементов исторической работы, где особенно отчетливо вскрывается наличность или отсутствие акрибии, – это формы собственных имен. Здесь особенно ответственно, особенно живо сказывается в работнике историк-филолог. Общее знание филологии, притом в ее живом развитии, и схватывание того, как и в какие сроки формы латинские трансформируются в народные, в формы народных языков, каковы их судьбы в так называемых географических именах,– здесь надежный паспорт грамотности западного медиевиста или, наоборот, его беспомощность, его бесчинство.
Положим, есть такой парижский епископ VI в., св. Герман. Пока мы его вспоминаем вплоть до каролингского века и дальше, до конца XI столетия, мы должны сохранять его латинскую форму. Другой не знали те века. С господством народного языка имя переходит в имя Жермен. Его монастырь получает имя Сен-Жермен, застывает в этой форме. Географическое название места будет Сен-Жермен. Оно не должно заставлять нас забывать старого латинского святого – св. Германа. Это Вы очень хорошо знаете. Хуже у Вас со св. Одоэном, за которым в наши века тоже надо сохранять его латинские права. Монастырь св. Одоэна, монахи св. Одоэна. У Вас же порядочный разнобой. В одном случае это св. Уэн, слишком рано, ео ipso офранцуженный, в другом это даже Сент-Уэн, через тире, т. е. уже не определенное лицо, но только географическое место, которое в те века так еще и не называлось отнюдь.
И дальше: еще несколько таких же разнобоев. На с. [пропуск в рукописи] обитель св. Виктора, не Сен-Виктор, на той же с. Сент-Эвруль вместо св. Эврульфа. Св. Вандрегизел у Вас везде безупречно. Но он Вам слишком близок.
Другая беда – бароны. Они все владельцы известных сеньорий, которые мы выражаем прилагательными. Михаил Тверской, стало быть, барон Рауль Иврийский. Французы выражают это предлогом д’: d’Ivry. Это выражает совсем не то, что нынешняя частица д’. Поэтому смешной модернизацией будет эта частица в нашем случае не дворянских «партикул», но полноправных властвовании. Еще хуже просто эбл Пуатье, точно Пуатье – фамилия. Надо граф Пуатье или эбл Пуатевинский.
Третий вид неприятных промашек. Вы, не обинуясь, ставите рядом в одну очередь подлинные латинские термины и те французские переводы, которые Вы нашли в литературе. Таковы у Вас servi, coloni, excercitatores и hôtes. Еще хуже, когда, подбирая названия civitationes (племена), Вы рядом с Saxones ставите Baiocasses вместо Baiocassini, Veliocasses – вместо Veliocassini. И зачем Вы здесь обещали восемь городов, а даете их только четыре, причем пользовались не лучшими авторитетами для географии Галлии, каким является Лоньон, но каким-то Альбером, который, очевидно, и дал Вам этих Veliocasses etc. во французской форме.
Я еще могла бы привести пять-шесть подобных неувязок. Но, пожалуй, больше их не набрать. Эти вещи, в которых подчас сильно грешат русские ученые, в подавляющем большинстве случаев все-таки у Вас продуманы и сделаны хорошо. Если бы по средневековому сказанию за Ваше право вступления в рай, скажем в кандидатскую степень, спорили черт и ангел, и черт подбросил на враждебные весы все ваши ошибки, а ангел стал бы на противоположную чашу накладывать все хорошо выписанные слова, то эта чаша стала бы опускаться, пока не посрамила бы черта и обеспечила бы Вам прохождение в рай, скажем в кандидатской степени.
В общем, в этих бесконечно малых Вы достаточно ученый человек и как учитель, несомненно, будете насаждать необходимую акрибию. Теперь относительно нарушений акрибии, не в такой мере мелких. Есть утверждения у Вас, где самое основание ненадежно. Я считаю решительно легкомысленными два утверждения. Они, правда, в Вашем построении неважны. Но ведь мы отвечаем за каждое сказанное слово и можем соблазнить. Почему Вы говорите, что Гарнье «знаком» с Гомером, и еще более, почему Вы думаете, что Ваш главный источник, Дюдон, в стихах своих подражал образцам не только латинским, но и греческим. Думать, что в Х в. латинский сен-кантенский каноник знал греческий, какие же основания? Представьте, что кто-нибудь, привлеченный интересом и репутацией Вашей книги, возьмет у вас для историко-литературного употребления эти сведения. И пошло гулять заблуждение.
Я иду дальше.
Есть место, где недостатки акрибии сыграли в более существенном смысле недобрую службу. Это биография Дюдона, одного из Ваших главных источников.
Как построена эта биография? В самом деле, сравните ее с тем, как строите Вы в дальнейшем характеристику Гильома Жюмьежского. Каждое утверждение основано здесь на тексте самого ли Гильома, Ордерика ли Виталия. И то, как Вы работали над Гильомом, могло Вас научить и тому, как работать над Дюдоном, над его биографией. То, чему Вы научились через одну главу, следовало приложить к предыдущей. Ваш метод все совершенствуется, по мере того как Вы пишете. Но Вы не всегда возвращаетесь к написанным главам. В этом смысле работа Ваша недостаточно отстоялась. Только два примера: откуда известно, что в 1043 г. на посту декана другое лицо? Где грамота дарения Дюдону бенефиция? Эти факты надо подтвердить текстами или от них отказаться. Это факты совершенно точные.
Заметьте, что я говорю только про биографию. Это в конце концов не так существенно. Важнее оценка хроники – работы Дюдона. Против этой же части Вашего этюда я положительно ничего не могла бы сказать, и здесь, наоборот, все похвалы. Но об этом в дальнейшем. Сейчас я еще продолжаю свою роль advocatus diaboli.
В самом существенном и, пожалуй, оригинальном Вашем разделе – социально-экономическом, о чем много говорил О. Л., кажется, будет говорить И. М.; я отмечу нечто, что мне кажется не совсем благополучным (опять-таки о достоинствах этого раздела после. Они значительны и превышают недостатки).
Во-первых, насколько можно поддерживать тезис, будто госпитами исчерпывался состав земледельческого населения монастыря св. Вандрегизела? Даже и низший состав не исчерпывался ими. Правда, hospites были самой яркой группой.
Другой огромной важности вопрос: откуда пошла «свобода»? Откуда возникла организация, та организация, которая нас поражает в крестьянском восстании 997 г.?
Если отрешиться от тех мест Вашего построения, которые меня смущают, я сказала бы: большинство его разделов производят самое благоприятное впечатление, они оригинальны, свежи, убедительны, они убедительны и хорошо изложены. Изложены в словах кратких, четких, часто красивых внутренне, т. е. без так называемых «красот» в кавычках. Построение Ваших исследовательских разделов всегда почти такое, и оно очень удачно. Вы очень отчетливо формулируете вопросы. Ими вы богаты (Спиноза). Вы цитируете главный подлежащий дискуссии текст. Вы обходите затем полный круг ученой литературы.
Нота бене о Вашей литературе.
Итак, Вы обходите круг литературы. Я не скрою, что не раз я невольно любовалась (что-ли) этим «обходом». Он всегда очень четок и вместе очень короток, всегда умело выдвигая главное, умело перебирающий различные оттенки, разные пути, по которым шла мысль в Вашем вопросе. Ваши формулы часто врезаются, так они удачны, рельефны. Напр., с. 34, 58. В общем Вы верны завету: «работай упорно, чтоб словам было тесно, мысли просторно». Мысли у Вас дышут, открывая перспективу, слова отливаются. Затем Вы критикуете, отбрасывая их, отсеивая слабые, неверные мысли Ваших предшественников. Слабое с чувством такта и экономии времени Вы отбрасываете одним ударом плеча, на сильное направляете энергичный упор, не возясь с пустяками. В итоге Вы, а за Вами и Ваш читатель, действительно, овладевает литературой, не в мертвом нагромождении названий, но в живом, боевом ощущении ее сотрудником и врагом мысли. И затем Вы идете дальше.
Вы идете дальше. Теперь уже самостоятельно расчищая, утаптывая вашу дорогу, теперь уже через дремучую иногда чащу источников. Кроме биографии Дюдона, которой я не сочувствую, у Вас вся Ваша кузница кипит перекрестным огнем сталкивающихся текстов. Ваше сопоставление саги и Дюдона приводит к четкому убеждению в предпочтении Дюдона. Ваш анализ Дюдона на твердой почве анналов Флодоарда и Ведастинских приводит к расчистке Дюдона от фантастики и определению меры, в какой мы можем и должны принять Дюдона, и в итоге читатель выходит убежденным в Вашем выводе.
Очень тонким и доказательным является Ваше построение, в оттенках совершенно оригинальное: как и почему образовалась Нормандия? Была ли она завоевана силой меча? Нет, говорит живописно автор, ибо именно накануне Сент-Клерского договора слава знамен викингов померкла на полях Шартра.
Верное чутье, внимательное к детальное изучение действительного клубка отношений дали Вам возможность не только отчетливо выявить действительную обстановку договора и значимость сплетшихся здесь исторических сил, но и дали повод восстановить в ее правде картину феодальной анархии и то, что Вы называете остроумно «закономерностями момента».
Оригинально и убедительно, далее, Ваше построение тех двигателей, которые обусловили тягу к централизации в этой, только что освоенной сеньории, да еще притом основанной дружиной, стоявшей на эгалитарных принципах и привычках. Вечная угроза от всей компании феодальных соседей, страх быть сброшенным в море, вечная угроза восстания снизу – призрак, коего реальность Вы, как никто иной, одели плотью и кровью в Вашей отличной характеристике крестьянского восстания,– таковы факторы, побудившие командующие силы нормандского государственного образования искать спасения в центральной сильной власти вчерашнего товарища –вождя вчерашней дружины.
Дальше: если не абсолютно нова, то в этой связи очень свежа Вами выведенная – из анализа хартий, их дипломатики, их титулатуры – скала постепенной трансформации нормандской власти. От викинга к графу, к «маркграфу» ввиду ответственности и специфики задания, затем к герцогу, наконец, к принцепсу и даже princeps и consul.
Я уже говорила, указывая на известную неувязку этого параграфа в Вашем этюде «Феоды, состоявшие исключительно из дани». Но, взятый сам по себе, он и интересен, и, по-моему, меток. Конкретизируя очень убедительный тезис Маркса, он раздвигает значение Ваших студий до ценности сравнительно-исторических и дает закономерности политического развития норманнов на. Востоке и на Западе в один и тот же богатый их сильным движением век.
Я уже говорила о том, что меня смущает в Ваших исканиях причин крестьянского восстания. Освободившись от этого возражения, я не могу не признать большой ценности этого параграфа. Во-первых, он твердо устанавливает, будем надеяться раз и навсегда, хронологию восстания, откуда наконец верное освещение получит и его характер. Правда, во Франции давно покончено с миражем 1100 г., в котором, по-видимому, повинны неосторожные выражения О. Тьерри и заворожившая его аберрация сатиры Васа. Руководство Лависса-Люшера дает дату 996– 1026. Неосторожным выражением narration du G. G. ante 1087 оно еще раз ввело в заблуждение одного из авторов нашей «Агрикультуры». Тьерри же до последних дней держал в заблуждении наших советских историков, повторявших дату 1100 г. Думаю, Вы с нею совсем покончили и, кроме того, Вам принадлежит общая заслуга прецизировать эту дату сравнительно и с Люшером. Вы очень доказательно приводите ее к трем всего годам, выигрывая, таким образом, дату для оценки всей обстановки движения.
Фон, на котором Вы изобразили восстание, удачно развивая магистральную идею Энгельса, широк и ярок, с этим построением Вас можно поздравить.
Наконец, и тонко, и точно, и ново Ваше изображение колеблющихся отношений нормандского принципата и зарождающегося капетингского могущества, этапов, какие проходят их отношения – от позиции верного вассала каролингскому королю, через разнообразные колебания до решительного и политически плодотворного союза владык нижнего и среднего течения Сены, господ Руана и Парижа – двух если не самых крупных, то самых жизнеспособных политических комбинаций, которые подают друг другу руки вплоть до момента нового поворота – с уходом Батарда к завоеванию Англии.
Я заключаю. Вопреки известным, иногда и довольно серьезным, недостаткам Ваших студий, некоторой их незаконченности и противоречиям для меня не возникает сомнений, что Ваша работа – ценный и оригинальный вклад в важную научную проблему науки, как нашей, так и общей, в своей хорошей учености и свежем, хорошем марксизме. Нет сомнений, что она вполне заслуживает той степени, на какую претендует. А всем, что она намечает и обещает, она открывает естественную перспективу к степени высшей, добиться которой, надо надеяться, Вы не замедлите.
И когда Вы вновь придете на этой самой кафедре бороться за это высшее достижение, я убеждена: черту решительно нечего будет делать с несовершенно выписанными словами. Более того, что всему, в чем Вы теперь иногда ошиблись, Вы уже безошибочно выучите Ваших учеников.
