Литература и общество по Цицерону

Критическая деятельность Цицерона имела свои истоки. Уже давно прошли те времена, когда литература считалась в Риме чужеродным явлением, перенесенным из Греции и внушавшим опасения римлянам старого закала,– времена, о которых Катон Старший писал: «Поэтическое искусство не было в почете, и если кто-нибудь им занимался или предавался пирушкам,– тех называли беспутниками» (Катон Ст., фр. 2). Более 150 лет отделяло начало деятельности Невия от первых критических выступлений Цицерона; за эти полтора века литература не только «акклиматизировалась» в Риме, но и выдвинула таких видных представителей, как Плавт, Теренций, Энний, и создала свои традиции, на которых базировалось литературное творчество в Риме до появления на сцену неотериков. На очередь дня встал вопрос о теоретическом и историческом осмыслении всей предшествующей литературы и ее традиций. Чтобы дать отпор все еще сохранившемуся пренебрежительному взгляду на литературу и тенденциям поэтов младшего поколения к аполитичности и забвению отечественных традиций, нужно было точно определить ее место в жизни государства и сформулировать ее задачи. В связи с этим возник вопрос об отношении литературы к другим видам умственной деятельности, в частности к красноречию и истории, вопрос о природе искусства и т. д. Эту задачу выполнил Цицерон, давший на основные вопросы, бывшие злободневными в данную эпоху, оригинальный ответ, обусловленный той позицией, которую он занимал в идейно-политической борьбе своего времени.

Для Цицерона центральными были вопросы о задачах литературы и о ее месте в государственной жизни. Но Цицерона занимали также вопросы о месте литературы среди других искусств, о ее природе. Здесь Цицерон во многом следует греческой традиции, в особенности Платону. Однако там, где заимствования из Платона вступают в противоречие со специфически римскими взглядами Цицерона на роль литературы, римлянин не боится отступать от мнения своего греческого учителя.

Как и большинство античных теоретиков, Цицерон считает, что искусство является подражанием действительности. Разнообразие в искусстве он объясняет разнообразием в самой природе (Об ораторе, III, 25); комедию он называет «imago veritatis». Для иллюстрации своих этических положений он чаще всего берет литературные примеры и рассматривает их как случаи из самой жизни (особенно часто это наблюдается в «Тускуланских беседах»), По его мнению, сама природа воздействует на человека через искусство. Однако воспроизведение действительности не является, по Цицерону, самоцелью искусства: лишь история преследует цель точного восстановления истины, целью же поэзии является еще и «delectatio» – доставление удовольствия (О законах, 1,1). А удовольствие человеку должно доставлять все прекрасное. Но нет в мире ни одного предмета, прекраснее которого не был бы его умопостигаемый образ, который Платон называет «идеей». Поэтому для создания подлинно прекрасных творений всякий художник должен подражать не единичному предмету, а его идее, которую он постигает разумом. «И, конечно, тот знаменитый художник,– пишет Цицерон,– когда создавал образы Юпитера или Минервы, не созерцал что-нибудь одно, с чего снимал точное воспроизведение, но в душе его находился образ некой исключительной красоты; на него глядя, на нем сосредоточившись, к сходству с ним направлял свое искусство и свою руку художник» (Оратор, 9). Таким образом, идеалистическая эстетика Цицерона отличается от идеалистической эстетики Платона. Платон считал свои идеи существующими объективно и постигаемыми умом, а не чувствами; поэтому они являются по самой своей сущности непостижимыми для искусства, которое подражает лишь чувственной реальности. А для Цицерона объективно предшествующая реальным вещам Платонова идея, будучи постигнута разумом художника, становится идеалом, который, естественно, в большей или меньшей степени достижим. Эта концепция позволяет Цицерону представить свои критерии как объективные, существующие от века подобно идеям Платона. Если Цицерон и не создал, подобно образу идеального оратора, образ идеального поэта, то все же к литературе он всегда подходил с рядом догматических критериев, которые сам считал вечными и незыблемыми.

Для определения места литературы в жизни общества Цицерону важно было выяснить вопрос о ее специфике по сравнению с другими искусствами, в особенности с красноречием. Все искусства, которые относятся к духовной культуре человека (artes, quae ad humanitatem pertinent), он считал родственными между собой (В защиту поэта Архия, I, 2). В основном подразделяются они на «как бы немые» – «quasi muta» (скульптура и живопись) и на имеющие своим материалом слово (красноречие, история и поэзия) (Об ораторе, III, 26). Эти последние ближе всего друг к другу именно в силу общности материала и сходства методов его использования (tractatio) (Оратор, 201). Однако поэзия существенно отличается от красноречия и истории, и первопричиной этих отличий является разница целей, которые ставят перед собой эти три вида искусства. Целью истории является воссоздание истины (О законах, 5), т. е. история должна рассказывать. Целью ораторской речи является общее и непосредственное воздействие на слушателя: для этого она должна и доказывать, и доставлять удовольствие, и склонять на свою сторону (Оратор, 69). Видимой целью поэзии является delectatio (О законах, 1,5). Ораторская речь должна вызывать сочувствие непросвещенной массы, а поэзия – лишь сознательное одобрение немногих подготовленных читателей (Брут, 193). Поэтому поэт гораздо свободнее ораторов в отношении стиля: «Но и в том и в другом (то есть в употреблении необычных слов, в благозвучии и ритме) поэты свободнее и чаще пользуются и тем и другим: ибо и переносные значения слов они употребляют чаще и смелее, и охотнее используют архаизмы, и свободнее – новые слова» (Оратор, 202). Правда, поэт более стеснен рамками метра, но ведь и оратор также пользуется ритмом, хотя и в меньшей степени. Таким образом, поэт вообще гораздо свободнее оратора.

Нам кажется, что это мнение Цицерона связано главным образом с его собственной творческой практикой. Он сам писал стихи, и довольно много, однако не придавал им такого большого значения, как речам, хотя и оценивал весьма высоко. Эти стихи не только не блещут стилистическим мастерством, столь свойственным прозе Цицерона, но, наоборот, поражают своей тяжеловесностью, чрезмерной украшенностью и поэтической беспомощностью. Они выдают не только полную поэтическую бездарность их автора, но и небрежность в работе над стихом. Говоря о большей свободе поэта в работе над стилем, Цицерон, по-видимому, лишь возводил в общее правило свой собственный опыт.

Но каков же, по мнению Цицерона, характер воздействия поэзии на людей? Вслед за Платоном, он считает, что на человека воздействует не только содержание, выраженное в словах, но и музыкальные элементы речи – звуки и ритм. Он даже разделяет воздействие того и другого фактора, считая, что первый воздействует на разум, а второй – непосредственно на чувства (Оратор, 49, 162). При этом именно действие ритма и звуков на чувства является наиболее могущественным (Об ораторе, III, 197).

Благодаря такому двойному – рациональному и эмоциональному – воздействию поэты обладают столь большим могуществом, что могут окутать народ тьмой, напустить на него страх или воспламенить его страсти (О государстве, кн. IV, фр. 10). И тут Цицерон вплотную подходит к основному вопросу своей эстетики – вопросу о социальных функциях литературы и ее месте в государстве.

Специфически римской является уже сама постановка вопроса о том, какое место в жизни человека должны занимать литература и искусство (наряду с философией и другими гуманистическими занятиями). Гуманитарное образование, естественно, входило в греческий этический идеал; в издревле сложившемся этическом идеале римлян «vir bonus» отразились лишь черты государственного деятеля и полководца, для которого единственным средством самовыявления служит политическая деятельность, а целью жизни – cursus honorum. Этот идеал был не только целиком и полностью принят Цицероном, но и с наибольшей яркостью обрисован именно им. Этот идеал был тесно связан с республиканско-аристократической идеологией и служил Цицерону оружием в его борьбе за республику накануне ее падения. Именно в характеристике «viri boni» переплелись политические, этические и эстетические взгляды Цицерона.

Вопрос о полезности или вреде для «vir bonus» гуманистических занятий ставился в Риме очень остро еще со времен Катона. Среди защитников «греческой образованности» были Сципион Эмилиан, Лелий и весь их кружок, среди противников – Катон Цензор и др.. Естественно, Цицерон решительно становится на сторону защитников гуманистической культуры против уже немногочисленных в его время гонителей эллинизма. В речи, произнесенной в защиту поэта Архия (6, 12), он открыто провозгласил: «Эти занятия питают юность, услаждают старость, украшают время счастья, в несчастье дают убежище и утешение, доставляют удовольствие дома, не мешают и вне его, с нами проводят ночи, странствуют, живут в деревне». Но вместе с тем Цицерон открыто порицает тех крайних «эллинофилов», которые целиком и полностью уходят в литературу или философию, оставив политическую деятельность. «Пусть будет стыдно другим,– пишет он,– кто до того отдался литературе, что не может вынести из нее ничего для общей пользы…» Извлекать из гуманистических занятий пользу для республики – вот основное правило для «vir bonus», по мнению Цицерона. Наиболее полно высказал это римский мыслитель в трактате «О государстве». Если нам доставляют такое удовольствие греческие научные занятия, то есть среди них и более свободные, и более распространенные, которые можно применить и в жизни, и даже для самого государства. И если такие искусства имеют какую-либо ценность, то лишь ту, что они несколько заостряют и возбуждают умы юношей, чтобы они тем легче могли выучить более важные вещи (I, 30).

Цицерон все время выделяет и подчеркивает служение общему делу (rei publicae), всякий вид духовной деятельности должен помогать «viro bono» именно в деле служения государству.

На этом принципе Цицерон строит свое учение об общественных задачах художественной литературы.

Прежде всего, литература должна приносить отдых от забот форума и сената, отдых более достойный, чем кости, игра в мяч, пирушки и т. п. (В защиту поэта Архия, 13). Очевидно, этой общественной функции соответствует задача «delectatio», которую Цицерон ставит перед поэзией (О законах, I, 5).

Вторая задача, более важная,– способствовать образованию оратора (В защиту поэта Архия, 13). В то время как философия дает оратору мысли для его речей (sententias), литература помогает ему облечь их в достойную словесную форму, ибо как нет слов, не выражающих мысли, так не может быть и замечательной мысли «без блеска слов» (Об ораторе, III, 24). Поэзия может помочь красноречию приобрести этот «блеск слов», «так как близок оратору поэт» и «во многих видах украшения речи – союзник и почти равен» (Об ораторе, I, 60).

Но обе эти задачи являются второстепенными. Самое большое значение придает Цицерон тому, что литература помогает воспитывать идеального гражданина (vir bonus), способствует развитию в нем активных гражданских доблестей. Ведь никогда бы не стали отдаваться литературным занятиям величайшие римляне прошлых времен – Сципион, Катон и другие,– если бы «литература не помогала им добиваться добродетели и совершенствоваться в ней» (В защиту поэта Архия, 16).

Как пример благотворного воспитательного воздействия литературы, Цицерон приводит самого себя (В защиту поэта Архия, 14). Творчество поэта заслуживает всяческой похвалы тогда, когда автор создает свои произведения, «чтобы нас и наших детей побудить к труду и снисканию славы» (В защиту Гн. Планция, 34). Однако для выполнения этой воспитательной задачи литература, по мнению Цицерона, имеет лишь одно средство: создавать положительных героев, которые могли бы стать образцами для подражания. Воздействие путем показа пороков и их сатирического разоблачения Цицерон допускает лишь в самом общем виде, а активное вмешательство сатиры в жизнь для разоблачения определенных злоупотреблений со стороны реальных лиц отвергает совершенно: ведь для наблюдения за нравами республика создала магистратуру цензоров, а для наказания виновных – суды (О государстве, IV, фр. II). Для того чтобы воспитать из молодого человека добропорядочного гражданина (vir bonus), поэты должны создавать идеальных героев (а еще лучше – брать их из истории), наделять их именно теми качествами гражданской доблести, которые необходимо развивать у читателя. Мысли и дела подобных героев должны помогать читателю-гражданину в каждый момент его политической деятельности. «Но полны все книги, полны высказывания мудрых людей, полна старина примерами, которые лежали бы во тьме, если б свет литературы не упал на них. Как много оставили нам и греческие и латинские писатели образов доблестнейших мужей, чтобы мы не только дивились, но и подражали им! Я же, всегда имея их перед собой в управлении государством, сообразовывал дух мой с мыслями о замечательных людях» (В защиту поэта Архия, 14).

Вероятно, наиболее развернутое рассуждение о воспитательной роли литературы содержалось в IV книге трактата «О государстве» (до нас не дошедшей). Она была посвящена воспитанию граждан и, таким образом, аналогична II и III книгам «Государства» Платона. Но в отличие от Платона, который больше говорит об отрицательном, расслабляющем воздействии поэзии, Цицерон подчеркивает, что поэзия может и должна помогать воспитанию «добрых граждан».

Защищая сложившиеся уже в римской литературе традиции гражданственности как от векового предубеждения римлян к поэзии, так и от зарождающихся тенденций к «искусству для искусства», Цицерон указывает, что уже законы двенадцати таблиц сделали невозможным вредное влияние литературы (О государстве, IV, фр. II).

Таким образом, он решает вопрос о воспитательном значении искусства не как ортодоксальный последователь Академии, а как подлинный представитель идеологии консервативно-республиканской аристократии.

Не менее важным для оценки значения литературы считал Цицерон тот факт, что она служит прекрасным средством для прославления доблестей (virtutum) и деяний (laborum) государственного деятеля или полководца. Если римляне по традиции заботились о том, чтобы, воздвигая статуи, сохранить внешний облик выдающихся личностей, то разве литература не может сохранить черты их внутреннего облика и их подвиги как пример в назидание потомству? (В защиту поэта Архия, 30). Эта забота о самопрославлении не являлась в то время в Риме (а значит, и для Цицерона) вопросом личного честолюбия отдельного гражданина; наоборот, она была связана с двумя важнейшими чертами традиционной республиканской идеологии. Прославляя деяния римских войск и отдельных римлян, поэт тем самым возвеличивает славу римского народа (В защиту поэта Архия, 21). Слава эта должна быть распространена везде, где только побывали римские отряды (В защиту поэта Архия, 23). Возвеличивая славу римского народа, поэт тем самым способствовал утверждению «величия Римского Народа», a maiestas Populi Romani была одной из основ староримской республиканской идеологии, которой придерживался Цицерон. Кроме того, не менее важно было в Риме прославление того или иного деятеля среди его сограждан. «Доблесть не желает иной награды за труды и опасности, кроме хвалы и славы»,– говорит Цицерон (laus et gloria – средства для достижения honorum). Но «honor» для римского политического деятеля не есть «почести» в современном значении слова: это слово означало «публичное одобрение сограждан» и было естественной наградой за доблесть (virtue) и подвиги (labores) . Содержание «общественного одобрения граждан» еще яснее проявляется в понятиях «laus» и «gloria». Добиться «honorem» для политического деятеля означало получить общественное признание, что его деятельность была полезна республике. Поэтому и стремление к «honores» признавалось столь же естественным и необходимым для римлянина, как вообще карьера политического деятеля и военачальника. А литература, распространяя молву (fama) о доблестях (virtutes) и деяниях (labores) «доброго мужа» (viri boni), тем самым способствует снисканию хвалы (laudis) и «почестей» (honorum). Таким образом она выполняет общественную функцию, которая может быть свойственна ей лишь в условиях Римской республики. Итак, именно в вопросе о роли искусства решающими для Цицерона были его политические убеждения.

Цицерон не оставил без внимания и одну из общих проблем античной эстетики: вопрос о природе поэтического творчества, о соотношении природного дарования (ingenium) и приобретаемого в обучении умения (ars).

Здесь Цицерон в основном придерживался учения Платона о вдохновении.

В 55 г. в трактате «Об ораторе» Цицерон прямо повторяет основное положение Платонова «Иона». Приведя в пример актера, который играет Теламона и сам испытывает в определенный момент скорбь и гнев, он пишет: «И если этот гистрион, хоть и играл ежедневно, все же не мог хорошо сыграть этого без скорби, то неужели вы думаете, что Пакувий, когда писал это, был в тихом и спокойном настроении? Никак не могло этого быть! Я часто слышал (говорят, что это осталось и в сочинениях Демокрита и Платона), что никто не может быть хорошим поэтом без воспламенения духа, без некоего веяния будто бы безумия» (Об ораторе, II, 193–194). В этом рассуждении Цицерон смешивает два разных понятия: вдохновение как священный восторг, наитие свыше (так его понимал Платон) и чувство, которое испытывает изображаемый персонаж и разделяет актер или автор, «вживаясь в образ» (скорбь, гнев, и т. д.).

В «Тускуланских беседах», написанных через десять лет, Цицерон уже различает эти две стороны эмоций, сопутствующих творчеству. Причем теперь он отрицает, что художник разделяет чувства изображаемого персонажа, и демонстрирует это теми же примерами актера и трагического поэта, на сей раз Акция (Тускуланские беседы, IV, 55). Однако основное платоновское положение по-прежнему полностью разделяется римским мыслителем: ни поэт, ни оратор не могут создать ничего значительного без «небесного внушения» или «высшей силы» (caelestis instinctus, vis maior…) (Тускуланские беседы, I, 64). И поэтому вопрос об «ars» и «ingenium» Цицерон решает в пользу природного дарования; однако очень высоко ставит он и обучение, которое поднимает дарование на новую, высшую ступень. Мысль о необходимости образования для оратора красной нитью проходит сквозь первую книгу «Об ораторе». В речи в защиту Архия Цицерон разбирает вопрос о роли дарр- вания и обучения для всех людей. По его мнению, могут существовать люди, выдающиеся лишь благодаря своим природным качествам, но самые высокие результаты достигаются тогда, когда к врожденному таланту присоединяется образование (В защиту поэта Архия, 15).

Разум, разумное понимание – sapientia – необходимы поэту еще и для того, чтобы находить «то, что подобает» – decorum (Оратор, 70). А умение отыскивать подобающее есть, согласно Цицерону, основа мастерства как поэта, так и оратора. Decorum – «подобающее» – не есть то, что одинаково успешно и плодотворно можно применить в любом месте для любого вида произведений; decorum – это то, что более всего подходит для данного места, персонажа, произведения (Оратор, 73–74).

В понятие «decorum» входит правда характеров (для комедии и трагедии): „Мы говорим, что поэты тогда соблюдают то, что подобает, когда делается и говорится то, что достойно для каждого действующего лица. Так, если Эак или Минос скажут «Пусть ненавидят, лишь бы боялись» или «Сам отец стал могилой детям», то это покажется неподобающим, ибо мы знаем, что они были справедливыми. Но эти же слова вызывают аплодисменты, когда их говорит Атрей, так как речь достойна персонажа» (Об обязанностях, I, 97).

Удачно подобрать и к месту применить то или иное из выразительных средств поэзии – тоже означает найти «подобающее»; так, например, стихотворный размер вовсе не безразличен по отношению к содержанию: ямб более всего подходит для драматического произведения вследствие своей близости к разговорной речи, а дактилический гексаметр, напротив, более приспособлен для высокого слога (magniloquentia) (Оратор, 191). Наконец, необходимость отыскивать «decorum» имеет наиболее важное значение для стиля, особенно для выбора слов (Оратор, 71), поскольку их сочетание должно всегда подчиняться принципу благозвучия и ритма.

В выборе слов Цицерон намечает 3 основные линии: употребление устаревших слов (архаизмов), употребление слов новообразованных (неологизмов) и, наконец, употребление слов в переносном значении (Об ораторе, III, 170). Но и те, и другие, и третьи украшают и «освещают речь подобно звездам» лишь тогда, когда употреблены к месту, то есть являются «тем, что подобает» (decorum).

Больше шести глав в третьей книге диалога «Об ораторе» (149–169) Цицерон посвящает анализу примеров удачного и неудачного употребления слов; из этого анализа явствует, что всякое использование переносных значений слов, архаизмов, неологизмов должно иметь свое рациональное основание; только тогда они полезны и нужны, так как не только украшают речь, но и помогают выявлению смысла; значит, только тогда и можно назвать их «decorum». Неоправданное же употребление таких слов только ради украшения ведет к чрезмерно украшенному стилю, который вызывает лишь «отвращение и пресыщение» (fastidium et satietas) (Об ораторе, III, 100). Чтобы избежать этого, необходимо соблюдать меру; это не менее важно, чем находить «decorum»: „ во всем следует смотреть «насколько», так как для каждой вещи есть своя мера“ (Оратор, 73).

Таким образом, этих условий – соблюдения чувства меры, отыскания того, что подобает, и заботы о благозвучности – достаточно для создания совершенной по форме речи или поэтического произведения. Судьей благозвучия является слух; судьей содержания и слов является разум, который и позволяет отыскивать «decorum» (Оратор, 162).

Таким образом, в своей практической творческой эстетике Цицерон признает рациональный характер создания художественной формы, отступая от платоновской «теории вдохновения», с которой он соглашается в философских работах.

Но, разрабатывая теорию стиля, Цицерон не стремится к совершенству формы ради формы: и тут он заботится прежде всего о том, чтобы речь или литературное произведение максимально воздействовали на читателя или слушателя. А каков должен быть, по мнению Цицерона, характер этого воздействия, мы уже выяснили выше.

Эти же два основных критерия – соответствие выдвигаемых писателем положений этической норме «vir bonus» (а отсюда – воспитательное значение его произведений) и совершенство стиля – использует Цицерон при оценке отдельных произведений римской литературы.

Читайте также:

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *