Лекции О. А. Добиаш-Рождественской
Большая аудитория-амфитеатр Бестужевских курсов бывала всегда переполнена на лекциях О. А. Добиаш-Рождественской. На них присутствовали не только курсистки историко-филологического факультета, но и многие из тех, для кого они в программе не значились. Общее мнение было таково, что лекции удивительно интересны.
На курсах было много превосходных лекторов – почти весь цвет петербургской профессуры, и тем не менее авторитет и репутация молодой преподавательницы сложились рано и быстро.
Она была первой женщиной-специалистом по истории средних веков и латинской палеографии, защитившей в 1915 г. магистерскую диссертацию (впоследствии, в 1918 г., О. А. защитила докторскую диссертацию и была избрана профессором, а в 1929 г. – членом-корреспондентом АН СССР). В особом внимании к лекциям молодой женщины сказывалась и немалая доля восхищения ее прекрасной судьбой – для многих слушательниц она казалась (а потом и оказалась) воплощением собственных мечтаний о занятиях наукой как о жизненном призвании. Но и помимо этого особого оттенка повышенный интерес к лекциям О. А. был вполне заслуженным.
О. А. прошла отличную школу русской и французской медиевистики вообще и лекторского искусства в частности. Лекции ее учителя профессора И. М. Гревса были превосходны и по форме, и по содержанию. На них были воспитаны многие поколения историков-студентов и курсисток. Кроме того, они бывали прекрасно произнесены, т. е. полный их написанный текст прочтен так свободно, словно он был не написан, а сочинен тут же. На деле лектор, прекрасно его помня, все же зачастую на него взглядывал, но это ничуть не связывало его в свободе речи.
Многие учились этому у И. М., но далеко не всегда успешно: боязнь оторваться от текста и тем его «испортить» лишала той свободы, которая у И. М. давала иллюзию импровизации и сообщала слушателям уверенное спокойствие. Ольга Антоновна оказалась ученицей удачливой, но самостоятельной (о чем ниже). Профессоры-французы (Ш. Ланглуа, Ф. Лот) уже в силу традиций французской высшей школы были ораторами еще со студенческой (если не со школьной) скамьи. Им О. А. не подражала, но научилась у них многому, прежде всего четкости во всем – в построении лекции, в формулировках.
К 1911 г., когда О. А. вернулась из Парижа, из трехлетней командировки, и начала работать на Бестужевских курсах – вести семинарские занятия и читать лекции, там уже давно была принята так называемая предметная система. Для историчек она означала следующее. По большим разделам истории (древний мир, история средних веков и т. д.) общие курсы не читались, но экзамены по ним были обязательны на основе солидных учебников и специальной литературы. Центр тяжести был возложен на семинарские занятия и специальные курсы. Разумеется, слушание таких специальных курсов требовало немалой подготовки и значительных усилий. Робкие и ленивые бывали отпугнуты уже на первых двух-трех лекциях, зато преодолевшие были неизменно вознаграждены.
Выбор темы специального курса и оснащение его литературой и источниками представляют для преподавателя большие первичные трудности (в дальнейшем они с избытком перекрываются трудностями другого рода), так как требуют обоснования темы и введения слушателей прямо в «лабораторию» научного анализа. При этом для слушателей должна быть исключена даже видимость «обучения» от простого к сложному; нередко его прямо внедряют в самую сердцевину запутаннейшей многолетней дискуссии. Именно так обстоит дело с теми, которые О. А. избирала для своих курсов. В каждой лекции ставилась отчетливая задача показа спорности той или иной концепции, и это требовало большой четкости и ясности изложения. Такой трудной задаче лекции должна была соответствовать внешняя совершенная простота ее произнесения. Никаких ораторских приемов и эффектов, возгласов, патетических пауз – ничто не должно отвлекать (или развлекать) слушателей от их работы слушания и усвоения.
«Ольга Антоновна появлялась в аудитории… кланялась поспешно, улыбалась своей милой, немного растерянной и озабоченной улыбкой, всходила на кафедру и – скользнув взглядом по скамьям – сосредоточенно начинала лекцию. Вначале она всегда говорила с каким-то усилием, словно с трудом входила в мир. о котором должна была нам поведать, и с усилием отрывалась от мешавшего ей внешнего окружения, но после нескольких фраз поток прорывался и начиналась блестящая, сверкающая, легко льющаяся речь». Так, совершенно точно записала свои впечатления ученица О. А. Екатерина Николаевна Чехова, слушавшая ее лекции на Бестужевских курсах в 1911–1915 гг.
Эта манера не изменилась и дальше, когда начиная с 1919 г. О. А. стала читать лекции не в многолюдном амфитеатре Бестужевских курсов, а небольшой группе студентов и студенток в маленькой комнатке кабинета вспомогательных исторических дисциплин в ректорском доме Петербургского университета. Тогда стала ясна причина того видимого усилия, которое она всегда должна была превозмогать в начале лекции (или вводного слова к семинарскому занятию). Это было волнение лектора. Оно действительно преодолевалось через несколько минут, но с него начиналась каждая лекция.
Несмотря на свой огромный лекционный опыт, на уверенность в ораторском мастерстве, на полное владение материалом, на дружелюбнейшую обстановку, О. А. волновалась в первые минуты так, словно это было ее первое выступление. Поэтому лекция начиналась негромко, совсем не эффектно, но и отнюдь не буднично. Она начиналась несколько смущенно, и первые минуты воспринимались как своего рода вступление к предстоящему. В этом смущении все было искренне, не было в намека на ставшую привычною манерность. Наоборот, сразу же возникало ощущение неподдельной свежести, «первичности» темы и «единственности» предстоящего ее постижения.
Существуют различные причины, по которым люди желают получить второе высшее образование: кто-то по молодости сделал не совсем правильный выбор при выборе вуза, другим второй диплом необходим для более эффективной работы, третьи хотят углубить свои познания в какой-то области просто для души. Вне зависимости от мотивации, получить такое образование самого высокого качества можно в Институте международного права и экономики имени А.С. Грибоедова в Москве.
Конспекты лекций О. А. очень обширны и порой могут ввести в заблуждение в том плане, что блеск речи кажется придуманным и записанным заранее. На деле значительная часть записей состоит из цитат источников в переводе и в подлиннике. Остальное представляет собой развернутый план лекции со многими «цельными» фразами. Однако они отнюдь не всегда бывали произнесены именно в этой форме. Готовясь к лекции, О. А. тщательно продумывала все ее детали и вообще вкладывала в нее огромный труд. (Она часто говорила, что молодой преподаватель должен готовить двухчасовую лекцию в течение целой недели.) Но она была «привязана» к своим записям лишь по части цитат. Остальное было продумано, но не произнесено по написанному, а рассказано. В голове уже все уложилось, и можно было свободно этим всем распорядиться – кое-что усилить, или опустить, или расцветить собственным впечатлением от города, страны, рукописи, источника, чем-то восхититься, над чем-то поиронизировать.
Благодаря предметной системе О. А. читала специальные курсы по любимым ею темам (напр., «Введение в историю крестовых походов» или «Франция в позднее средневековье»), при которых необходимо предполагается твердое знание истории средних веков и лектор спокойно может опустить общеизвестный материал, сосредоточиваясь лишь на избранной теме. Поэтому О. А. видела свою задачу не только в том, чтобы обрисовать в лекциях состояние научных исследований в данное время, но и конкретно показать сам процесс исследования на примере чужих и собственных изысканий. При этом подробная характеристика источников ставилась во главу угла, и под этим же углом зрения оценивались, т. е. критически проверялись, предшествующие исторические труды. Зачастую один и тот же источник или группа источников оказывались объектом оживленной историографической дискуссии, порождавшей различные взгляды и теории. Так эвристика пронизывала изложение.
Лекции О. А. было трудно записывать, хотелось слушать, не отрывая внимания на запись. Многие слушатели (в том числе и я) записывали в кратчайшей форме лишь основные положения и затем восстанавливали по заметкам и памяти подробный план лекции. К тому же цитаты из источников О. А. всегда читала дважды: сперва в переводе, затем в подлиннике, медленно и раздельно, подчеркивая голосом отдельные места и повторяя местонахождение цитаты, так что ее можно было вставить по изданию (или записать его). Этого было достаточно для того, чтобы лекция вся прекрасно укладывалась в памяти, прекрасно воссоединяясь с предыдущей, тоже уже уложившейся в памяти, и наращивая таким путем некий блок большого курса. Чему бы он ни был конкретно посвящен, по существу, это был рассказ о том, как движется наука истории, т. е. самое увлекательное для молодых и неискушенных умов, да и не только для них.
Не менее увлекательным был в лекциях О. А. рассказ о людях той или иной эпохи. После живого изложения историографических теорий и концепций на первый план выступали и занимали его в своем непрестанном движении средневековые люди – горожане, студенты, рыцари, крестьяне, короли, папы, сельские священники, ученые и неученые монахи. Люди разных судеб, разного положения, они в изображении О. А. никогда не превращались в отвлеченные социологические схемы, но приобретали живительную неповторимость индивидуального или типического образа. О. А., несомненно, обладала талантом литературного обобщения, однако черты характера ее героев всегда были точно адресованы источником, чья достоверность была критически проверена и перепроверена, зачастую на лекции же.
Такая живость воображения и живописность изображения (ими отличались также лекции С. Ф. Платонова о Смутном времени) находили себе широкий отклик в молодежной аудитории. Я подчеркиваю необходимость единства этих двух элементов не только у лектора, но и у слушателей. Лектор живописал словами искусно соединенные им на основе достоверных свидетельств прошлого с их «живыми» словами те или иные исторические ситуации и события, слушатели переводили эти искусные живописные и «живые» слова в свои зрительные и мыслительные образы. Объединялась работа мысли и воображения. Это было чрезвычайно интересно, полезно во всех отношениях, брало много сил (ибо требовало непрерывного напряжения воспринимающего внимания и собственной мысли), давало историческое образование куда более широкое, чем тема курса, и запоминалось на всю жизнь, обогащая тоже глубже, чем тема курса.
Литературный талант О. А. сказывался столь же ярко в русском языке ее переводов и в ее языке вообще. Переводы были очень точны по сути и безукоризненны по языку, т. е. лишены ненужных архаизмов в словах и синтаксисе (порой подобные архаизмы, особенно в синтаксисе, призваны якобы передать «дух эпохи», а на деле обличают неумелость переводчика). Однако стиль языка эпохи О. А. всегда выражала прекрасно: латынь ученого трактата или папского послания отлична в ее переводе от латыни рыцарской хроники и прекрасно переданы простые формы нарождающихся национальных языков.
Язык О. А., как письменный, так и устный, был необыкновенно богат. Ее печатные труды дают хорошее представление о языке ее лекции и обычного общения с людьми именно потому, что она писала, почти как говорила. Может быть, богатая изысканность написанного отражалась в устной речи как некая манерная усложненность? Такая мысль естественно возникает у тех, кто может лишь читать работы О. А. Но здесь-то п нужно обратить внимание на подчеркнутое мною словечко «почти». В нем вся суть. В трудах О. А. усложнены главным образом (да п то не всегда) конструкции фраз. В устной речи они были проще. Иногда утомляла ухо и мозг изысканность стиля и метафор, но нередко они были так свежи, так неожиданно метко и ярко восстанавливали язык и стиль эпохи, так хорошо в нее внедрялись, что многие тоже запоминались на всю жизнь.
Была в лекциях О. А. (а также С. Ф. Платонова) еще одна особенность: они всегда проходили в полной тишине и неподвижности. Ни смеха, ни движения на скамьях, ни даже самых кратких переговоров. Словно вся аудитория замирала, не отрываясь от уст лектора, и прочее для нее не существовало. Звонок обрывал это слушание, и чувствовалось некоторое утомление, но ори начале второго часа лекции оно сразу же исчезало, чтобы вернуться усиленным после ее конца. Во время же самой лекции о нем не было и помину. А между тем оно так присуще слушанию! Вспомним «Скучную историю» Чехова, слова профессора, читающего свои лекции с радостью и страстью: «Читаешь четверть, полчаса и вот замечаешь, что студенты начинают поглядывать на потолок… один полезет за платком, другой сядет поудобнее, третий улыбнется своим мыслям… Это значит, что внимание утомлено. Нужно принять меры. Пользуясь первым удобным случаем, я говорю какой-нибудь каламбур. Все полтораста лиц широко улыбаются, глаза весело блестят, слышится ненадолго гул моря… Я тоже смеюсь. Внимание освежилось, и я могу продолжать». Подобного «освежения внимания» на лекциях О. А. и С. Ф. не происходило, хотя в них порой было чему посмеяться (не каламбуру, разумеется!), вероятно, потому, что слушатели чувствовали – нельзя, неэкономно прервать свою собственную напряженную работу восприятия и мысли. В перерыве и после лекции охотно вспоминались смешные слова и ситуации, охотно над ними смеялись… и быстро их забывали. Лекция же не забывалась.
Каждый лектор знает, как важна для успеха даже единичной лекции, т. е. для ее эффективности, та своеобразная форма общения с аудиторией, которая ощущается почти сразу же и для многих в слова непереводима, хотя наличие ее бесспорно. Педагогический опыт О. А. был богат и разнообразен, разнообразны были и формы общения, но главной всегда была та, что выработалась у нее, как у преподавателя высшей школы: общение с аудиторией, постоянной в течение данного курса, но неоднозначной (состоящей из слушателей, уже знакомых по семинариям и прежним курсам и вовсе незнакомых), к тому же аудиторией, на лекциях безгласной, словом достаточно трудной для лектора. После 1919 г. и в 1934–1939 гг., когда лекции О. А. слушала небольшая постоянная группа студентов и аспирантов, уже становящихся товарищами по работе, она всегда видела перед собой знакомые и близкие ей лица, поэтому общение было прямым и непринужденным. Но в пору регулярных лекций для многочисленной аудитории на Бестужевских курсах О. А. должна была выработать подходящую для себя форму общения со слушателями.
Е. Н. Чехова пишет: «О. А. говорила, что для нее имеет большое значение, если в аудитории присутствует группа, известная ей, резонирующая определенным образом. Как-то в конце года, прощаясь с одной из своих учениц, она сказала ей с сердечной теплотой: «Благодарю Вас за то, что Вы посещали мои лекции. Мне было легко читать их, зная, что вы их слушаете. Вы помогали мне в моей работе». И это были не пустые слова. О. А. была искренним человеком, она никогда ничего не говорила просто так, из любезности… Очень сенситивная, О. А. остро ощущала настроение аудитории, ее сочувственное внимание, ее безмолвный отзвук. Она ценила контакт с ней, он был ей важен, он ее раскрывал. Лекции были для нее совместным творчеством лектора и аудитории, «общим деланием». …Слушая О. А., каждый чувствовал себя умнее, проницательнее, все способности обострялись». Последнее замечание Е. Н. Чеховой особенно точно и ценно. Молчание на лекциях О. А., даже в те минуты, когда слова, произнесенные другим лектором, вызвали бы смех, «гул моря» и «освежение внимания», объясняется именно тем, что не хотелось как-либо разбивать состояние «обостренных способностей». О. А, это понимала и к этому стремилась. Поэтому никогда не делала паузы после какого-либо «смешного» слова или «забавной» цитаты, как поступал чеховский профессор, смеявшийся каламбуру вместе со студентами. Она не оставляла места для «освежения внимания». Таким путем, кроме всего прочего, воспитывалась также и суровая дисциплина слушания и восприятия.
Нет смысла переводить эти воспоминания о лекторском искусстве замечательного ученого в ассортимент неких советов. Ораторский талант, поскольку он оригинален и эффективен, лишь в какой-то мере является результатом подражания или усвоения. Но, и будучи врожденным (как любой талант), он может быть хорошо или дурно направлен. У О. А. были в этом отношении прекрасные учителя, уберегшие ее от дурного и не погнувшие ее самостоятельного развития как лектора. Сущность же ее мастерства заключалась в громадных («нужно знать в 10 раз больше того, что скажешь») знаниях, в превосходной памяти, всегда стоявшей настороже, чтобы можно было извлечь из нее – при свободной речи на лекции – вещь самую яркую, самую нужную в данный момент, в необычном богатстве тонко нюансированного языка. И еще в том, что каждый слушатель ощущал и понимал, что лекция читается в первую очередь «для него». Может быть, именно в этом и кроется секрет и успех всякого подлинного оратора, в том числе и лектора.
