Риторические сочинения Цицерона
Сочинение «Об ораторе» было написано в 55 г., а «Оратор» и «Брут» – в 46 г. до н. э. Теперь спросим, почему именно в этот период I в. до н. э. были написаны эти работы? Почему именно в это время Цицерон рисует образ «совершенного оратора», а в трактате «Брут» показывает роль красноречия в истории Рима и всеми этими сочинениями старается поднять значение ораторского искусства?
Э. Норден в своей известной работе «Die antike Kunstprosa» («Античная художественная проза») пытается доказать, что трактат «Об ораторе» был вызван исключительно стремлением противопоставить образ оратора латинским риторам, открывшим свои ораторские школы, и в частности этот трактат направлен против римского ритора Плоция Галла; Цицерон, по мнению Э. Нордена, нападает на Плоция Галла особенно за то, что тот в 56 г. до н. э., т. е. за год до написания трактата «Об ораторе», составил речь для Семпрония Атратина против друга Цицерона Целия Руфа.
Конечно, среди латинских риторов Цицерон имел в виду и школу Плоция, однако данные для доказательства специальной направленности сочинения «Об ораторе» против школы Плоция Галла, как показал еще Кроль, недостаточно убедительны. Да и утверждение Нордена о направленности указанного сочинения исключительно против латинских риторов неверно. Правда, Красс, как мы видели, в трактате «Об ораторе» (II, 94) вспоминает о своем цензорском эдикте против латинских риторов, когда он временно прекратил деятельность школ риторов – этой «школы бесстыдства» (impudentiae ludus), а Цицерон, продолжая в ораторском искусстве аристократическую линию Красса, понятно, имел в виду и латинских риторов; например, он осмеивает тупость и грубость тех учителей красноречия, к которым римляне посылают своих детей. Следовательно, имеются в виду римские риторы (Об ораторе, II, 133). Однако в своих нападках на риторов Цицерон, несомненно, имеет в виду не только латинских учителей, но и греческих риторов с их шаблонными сухими риторическими схемами и правилами. Иногда он, по-видимому, подразумевает тех и других, он говорит о «наставлениях» (praecepta) и «занятиях» (studia) риторов вообще (Об ораторе, I, 19; III, 54; II, 100, 108, 132; III, 75), а иногда высмеиваются только греческие риторы – «ежедневная болтовня этих жалких греков» (Graeculi) (Об ораторе, I, 102), не знающих судебной практики (sine usu) (Об ораторе, I, 105). Катул в трактате «Об ораторе» заявляет: «Мне нет нужды в каком-нибудь греческом ученом, который стал бы мне перепевать самые избитые наставления, в то время как сам он никогда не видел ни форума, ни одного судебного разбирательства». В качестве иллюстрации к этому заявлению приводится целый рассказ. Когда изгнанный из Карфагена Ганнибал прибыл в Эфес к Антиоху, он был приглашен послушать декламацию греческого ритора Формиона. Тот стал пространно, несколько часов подряд говорить об обязанности полководца и о всем военном деле. Присутствующие были в восторге и стали спрашивать Ганнибала, каково его мнение о речи Формиона. Ганнибал не очень хорошо знал по-гречески, но откровенно ответил, что «сумасбродных стариков он видел часто, но таких, какие больше сходили бы с ума, чем Формион, он не видел никогда». В заключение Катул, выражая мысли Цицерона, говорит: «Мне кажется, так поступают вот эти (isti), которые преподают теорию ораторского искусства; чего они сами не испытали, этому они учат других» (Об ораторе, II, 75, сл.).
Далее Цицерон еще не раз говорит о риториках, о книгах по теории ораторского искусства, об «авторах теорий», называя их с пренебрежением isti scriptores artis; он считает прежние риторические сочинения грубыми, избитыми (rhetorici libri agrestes) (Об ораторе, II, 10). Во всех этих случаях Цицерон, очевидно, осмеивает главным образом греческих теоретиков ораторского искусства, сочинения которых он изучал для написания своей ранней риторики; мы ведь не знаем после «Риторики к Гереннию» ни одной римской риторики, если только не предполагать, что Цицерон отчасти намекает на не дошедшую до нас «Риторику» Катона Старшего.
Во всяком случае, из трактата «Об ораторе» ясно, что Цицерон имел в виду практику не только латинских, но и греческих риторов.
Однако полемика с риторами объясняет, как мы видели, главным образом лишь основные черты образа оратора у Цицерона. Но почему именно в период с 55 по 45 г. Цицерон счел нужным написать свои основные риторические сочинения, в которых дал образ «совершенного оратора»?
Вспомним, что это было самое напряженное время, время кризиса римской республики. Общие причины этого кризиса известны. Вскоре после образования первого триумвирата в г. Лукке (56 г.) все яснее становилось стремление и Юлия Цезаря и Помпея к единовластию, которое делалось неизбежным. Так возникла проблема власти, проблема дальнейшего существования римской аристократической республики. Цицерон был в ужасе от современного положения римского государства. В 54 г. в письме к своему брату Квинту (Письма, III, 5, 1, 4) он говорит о «величайших потрясениях государства» (maximi motus civitatis); он мучается оттого, что теперь «не существует государства» (nullam esse rempublicam). Во введении к трактату «Об ораторе» Цицерон жалуется на тяжелые несчастия своего времени (maximae moles molestiarum et turbulentissimae tempestates) (Об ораторе, I, 2, 3, 16). В сочинении «О государстве» (кн. V) по поводу стиха Энния «Moribus antiquis res stat Romana virisque» («На древних нравах и мужах зиждится римское государство») Цицерон пишет: «А наше поколение, приняв государство, словно картину превосходную, но уже стирающуюся от ветхости, не только не подумало о том, чтобы реставрировать ее в тех же красках, какими она была написана, но не позаботилось даже чтобы она сохранила, по крайней мере, свою форму и как бы последние штрихи». В том же 54 г. Цицерон пишет Аттику (Письма, IV, 16): «Мы потеряли, мой Помпоний, не только весь сок и кровь, но даже цвет и вид прежнего государства: нет государства, которое услаждало бы меня, в котором я нашел бы успокоение для себя». Позднее, в 46 г., в трактате «Брут» он говорит о «ночи» римского государства (330), об общих, постигших всех несчастьях (250 и сл.). Мы уже указывали, что Цицерон, в эти годы идеолог оптиматов и сената, не мог понять истинных причин, приводивших к гибели римскую республику, что он считал причиной кризиса государства падение нравственности.
Цицерон признавал необходимым спасти республику; еще в 60-е годы спасителем государства он считал себя самого. Он гордился тем, что спас государство от Катилины, что вырвал из пламени жен, детей, самое «средоточие» славнейшей империи, счастливейший и прекраснейший город Рим, что он оттолкнул мечи, обнаженные против государства, и отбросил кинжалы, приставленные к горлу граждан (Против Катилины, IV, 1). За это сенат присвоил ему звание «отца отечества». И после убийства Юлия Цезаря Цицерон готов был ринуться в бой за сохранение аристократической республики во главе с сенатом; он дни и ночи думает о спасении государства (Филиппики, VI, 17). Однако уже в 50-е годы он не мог вполне рассчитывать на свои силы. Поэтому в трактате «О государстве», который он начал писать в 54 г., через год после сочинения «Об ораторе», во второй его части, он характеризует того «самого лучшего гражданина» (optimus civis), который, по его мнению, мог бы нравственно оздоровить и укрепить государство. Но этот предполагаемый «правитель» (rector), который в одном фрагменте, сохраненном Августином (О государстве божьем, V, 13), назван даже «первым в государстве» (princeps civitatis), мыслился не пожизненным монархом, а, как теперь достаточно выяснено, временным реформатором в рамках римской аристократической сенатской республики. Цицерон опирается на римскую традицию – прибегать к единовластию во время войн и других потрясений государства (О государстве, I, 40). В конце пятой книги этого трактата, как видно из фрагментов, поднимался вопрос и о том, необходимо ли для этого «правителя» (rector) красноречие. В одном фрагменте один из участников беседы – Сципион – восстает против многословия в речи и ставит примером краткости в искусстве слова (breviloquentia) спартанца Менелая, в речи которого была «сладкоречивая приятность» (suaviloquens iucunditas). В другом фрагменте Сципион задает вопрос: если в государстве ничто не должно быть менее подкупным, чем голосование (в собраниях) (suffragium) и высказывание мнений (в сенате) (sententia), то почему в таком случае тот, что подкупает деньгами, достоин наказания, а тот, кто подкупает своим искусством слова, заслуживает даже похвалы? В следующем фрагменте указывается, что эти нападки на красноречие вполне одобрил другой участник беседы – Муммий, и поясняется: «ведь он был исполнен ненависти к риторам» (odio imbutus).
В этих фрагментах мы, несомненно, видим отражение спора о вреде или пользе красноречия. Этот вопрос давно поднимался в греческой философско-риторической литературе. С. Вехов в исследовании трактата «О государстве» вполне основательно предполагает, что этим разговор о красноречии не оканчивался, была и защита красноречия; собеседники приходили к выводу, что красноречие необходимо для правителя и может принести пользу государству. Вехов находит подтверждение своему предположению в словах одного древнего комментатора к ранней «Риторике» Цицерона. Этот комментатор пишет: «Цицерон в своей «Политике» говорит, что правитель государства должен быть великим и ученым мужем, так чтобы он был мудр, справедлив, умерен, красноречив, чтобы он мог в легком потоке красноречия раскрывать тайны своего ума для руководства народу». Это замечание весьма ценно, так как древний комментатор читал сочинение «О государстве», конечно, не во фрагментах, а полностью.
Необходимость красноречия для цицероновского «правителя», «ректора» государства, проливает свет на направленность основных риторических сочинений: «Об ораторе», «Оратор» и «Брут». Еще в своей ранней «Риторике» Цицерон, как мы видели, рассматривает разрабатывавшийся греческими философами и риторами вопрос о вреде или пользе красноречия для государства. Он приходит к выводу, что одно мудрое содержание без красноречия мало приносит пользы государствам. Соединенное же с мудрым содержанием, красноречие – могучая сила; оно привело людей из состояния дикости к культуре (Риторика, I, 3), оно помогает в управлении государством. Цицерон приводит в пример Катона, Лелия, Гракхов: «…у этих людей была высшая добродетель (summa virtus) и авторитет, увеличенный высшей добродетелью, и – что при этом служило к украшению и к защите государства – красноречие» (Риторика, I, 5).
Эта же идея о необходимости красноречия для государственного деятеля во всю глубину развивается у Цицерона в трактате «Об ораторе», она же проводится и в последующих его риторических сочинениях. Ведь «совершенный оратор» у Цицерона – не столько узкосудебный оратор, сколько философски образованный государственный деятель. Такой образ оратора у Цицерона объясняется, как мы видели, огромной ролью красноречия в политической жизни Рима конца республики.
Действительно, во введении к трактату «Об ораторе» (I, 8) Цицерон жалеет, что государственных деятелей, которые мудро управляли государством, было много, но хороших ораторов среди них не было,– даже сносных было мало. Цицерон резко возражает против тех теоретиков, которые ограничивают сферу деятельности оратора только судом. «Много было славных и знаменитых философов, – говорит Красс, – которые, как я видел, почти единогласно отстраняли оратора от кормила правления государством… и загоняли его только в суды и на маленькие сходки, как будто (рабов) на какую-то мельницу». Далее Красс заявляет, что он не соглашался с этими философами (Об ораторе, I, 46; ср. I, 59); оратор должен знать всю жизнь государства (III, 131); он должен уметь говорить и в сенате и в народном собрании (II, 334); сила красноречия в том, что оно необходимо для всех сторон жизни, в том числе и для управления государством (III, 76,86). Цицерон главным образом рисует политического оратора перед толпой; он может силой своего слова направить движение народа, воздействовать на авторитетное мнение сената (Об ораторе, I, 31; ср. II, 337). Народ воодушевляет оратора и развивает его красноречие: как флейтист не может играть без флейт (тибий), так и оратор не сможет показать свое красноречие, если его не будет слушать толпа (Об ораторе, III, 338).
Та же мысль и такое же сравнение, как мы видели, приводится Цицероном и в сочинении «Брут». И здесь дается характеристика преимущественно политических ораторов, сначала греческих (Писистрат, Клисфен, Фемистокл, Перикл, Демосфен, Эсхин, Ликург). Говоря о греческих ораторах, Цицерон обращает большое внимание на политического оратора Перикла, который своим словом оставлял в душах слушателей вместе с наслаждением жала пчел (aculeos, 38), а особенно восхищается Демосфеном, которого считает самым первым оратором без каких-либо недостатков (perfectum et quoi nihil admodum desit, 35), (oratorum princeps, 141), представителем истинного аттицизма (О лучшем роде оратора, 13). Борьба же против римского аттицизма была вызвана тем, что, подражая речи греческого оратора Лисия, а не Демосфена, римские аттицисты не могли потрясать (permovere) слушателей, а это является неотъемлемым требованием, особенно для политического оратора (О лучшем роде оратора, 3).
Что касается Рима, то Цицерон не мог читать речи древнейших политических деятелей, так как они не сохранились до его времени, но Цицерон справедливо предполагает, что все политические деятели обязательно должны были быть и хорошими ораторами (Брут, 56). Люций Брут не мог бы избавить Рим от «непрерывного господства» царей, если бы он не обладал даром убеждения – словом (53); диктатор Марк Валерий после изгнания царей своею речью подавил распри, за что ему были оказаны величайшие почести, и он впервые был назван Величайшим (Maximus, 54); Л. Валерий Потит, говорит Цицерон, очевидно, обладал немалой силой слова, если он своими законами и речами на сходках смягчил ненависть плебса к патрициям после господства децемвиров (54); М. Попилий также был хороший оратор, если он, узнав о восстании плебса против патрициев, пришел на сходку и подавил восстание «как своим авторитетом, так и своею речью» (56); Лентул, «первый в сенате» (princeps), обладал красноречием, достаточным для государственной деятельности (108), и т. д. Затем Цицерон характеризует таких лиц, которые исполняли государственные обязанности и вместе с тем были ораторами (137).
Устами Брута и Аттика Цицерон очень хвалит как оратора даже Юлия Цезаря и прибавляет: «каков бы он ни был» (quisquis est ille), он самый изящный почти из всех ораторов (Брут, 252), «он породил в Риме обилие содержания речи» (dicendi copiam) (255), у него чисто латинская правильная (emendata) речь (258).
Таким образом, ясно, что Цицерон, рисуя образ «совершенного оратора», имел в виду оратора не столько судебного, сколько политического,– государственного деятеля, каким был он сам. Надо еще учитывать, что ораторские школы, практику которых высмеивает Цицерон, готовили, судя по сохранившемуся сборнику тем декламаций Сенеки-ритора, судебных ораторов, разбирали судебные контроверсии. Все это еще более подчеркивает, что Цицерон расширяет область деятельности оратора в сторону государственной деятельности.
Теперь, рассматривая отдельные черты политического оратора у Цицерона, можно заметить, что эти черты во многом совпадают с теми чертами, которыми характеризуется правитель (rector) в трактате «О государстве». Этот правитель должен отличаться разумностью (prudentia): подобно тому как в Африке погонщик слонов управляет огромным животным, сидя на нем, так ум человека укрощает страсти (О государстве, II, 40). Эту чисто стоическую разумность (prudentia) Цицерон, как мы видели, считает обязательным качеством для своего «совершенного оратора». Необходимость prudentiae Цицерон подчеркивает не только в трактате «Об ораторе», но и в трактате «Брут»: «Говорить хорошо никто не может, если он не обладает разумным пониманием дела. Поэтому, кто весь отдается изучению истинного красноречия, тот этим самым весь отдается мудрому пониманию дела» (23). Цицерон хвалит Фемистокла за то, что он отличался и мудростью и красноречием (Брут, 28). Он замечает, что речи Карбона и Гракха Не блистали достаточно словами, но зато были в высшей степени исполнены мудрым содержанием (104). Цицерон неоднократно указывает на мудрые мысли, необходимые для оратора (Об ораторе, Брут).
Далее мы видели, что Цицерон, полагая причину кризиса республики в моральном упадке, наделяет своего предполагаемого правителя чертами римского vir bonus. Он высоко нравствен и благонамерен, наделен добродетелью и величием духа (magnitudo animi); он моралист, заботящийся о «добродетели» граждан (О государстве, V, 6). Таким же Цицерон рисует и оратора, только при этом условии он явится украшением для всего государства (Об ораторе, II, 85). Надо, чтобы сам характер мыслей и словесного выражения отражали честность оратора, его хорошие нравственные качества, чтобы он казался «благонамеренным» – (vir bonus) (Об ораторе, II, 184); он должен знать нравы и желания своих сограждан (II, 131, 337). И позже, в трактате «Брут», Цицерон опять возвращается к этой теме, он говорит об авторитете «благонамеренного гражданина», который вместе с тем является оратором (boni civis auctoritas et oratio, 7). Наконец, правитель должен отличаться справедливостью (iustitia), он должен знать право, законы (О государстве, V, 3). Это же требует Цицерон и от оратора.
Все указанные сравнения явно доказывают определенную связь образа оратора и образа того правителя (rector), которого изобразил Цицерон в трактате «О государстве» как спасителя республики. Этот образ, несомненно, сложился у него еще до сочинения «Об ораторе», написанного лишь за год до начала его работы над сочинением «О государстве». Это соображение подтверждается прежде всего тем, что уже в трактате «Об ораторе» (I, 211) Цицерон ряд государственных деятелей даже II в. до н. э.– П. Лентула, Тиберия Гракха-отца, Кв. Метелла, П. Сципиона и Г. Лелия – именует «правителями» государства; каждый из них – rector reipublicae, который все свои знания и старания направляет на управление государством – ad rempublicam moderandam (ср. О государстве, V, 6, moderator rei publicae), который понимает, какими средствами приобретается польза государству (quibus rebus utilitas rei publicae pareretur; cp. De republ., V, 6, qui populi uti1itati magis consulat, quam voluntati), и мнение которого в государственных делах является решающим (consilii publici auctor). Вместе с тем всех этих rectores Цицерон считает неплохими ораторами (Брут, 79, 82, 84, 89, 108, 112), особенно Лелия, который отличался изяществом речи и превосходил своим красноречием Сципиона (Брут, 83, 86). Мы видели, что уже в 60-е годы Цицерон считал себя – аристократа в политике – спасителем сенатской республики. В сочинении «О государстве» он рисует свой автопортрет.
Таким образом, ясно, что при изображении оратора как государственного деятеля Цицерон имел в виду не всякого деятеля, а прежде всего «правителя» государства. Помимо необходимости обобщить свой ораторский опыт и полемику со школьной риторикой, именно идея «правителя» (rector), спасителя государства, в этот исторический период кризиса римской республики вызывала у Цицерона необходимость изображения «совершенного оратора». Цицерон не только в сочинении «Об ораторе», но и в других своих основных риторических сочинениях (Оратор, Брут) хотел показать реальную необходимость для Рима ораторского искусства и прежде всего для намечаемого им правителя-реформатора. Поэтому сочинения «Об ораторе», «Оратор» и «Брут» приобретали в конкретной исторической обстановке того времени политический смысл, они показывали ораторское искусство как мощную силу, способную, по убеждению Цицерона, спасти гибнущую римскую аристократическую республику.
