Первая энциклопедия средневековья. Испанский просвещенец Исидор Севильский
Фигуру, родственную Кассиодору во многих отношениях, век спустя мы найдем в Испании. Подобно Кассиодору, сын римской семьи, как и он, приверженец варварской (вестготской) власти, как и он, член католической церкви, он был в более позднее время убежденный «просвещенец».
Стоя уже на грани VI –VII вв. (родился в 570 г., скончался в 636 г.), Исидор вырос и воспитался в дружбе с вестготскими королями и епископами-просвещенцами: Бравлием Саррагонским и Альфонсом Толедским. Переписка Исидора с Бравлием вскрывает интересные черты группы передовых прелатов, которых поддерживали вестготские короли против охранительных тенденций испанской церкви. Все, как ревностные последователи Кассиодора, они ставили задачей овладеть сокровищем не только литературной, но и научной и технической античности, защищая его против подозрительной и настороженной церковной цензуры. И литературная деятельность их гораздо более посвящена миру природы и истории, чем ухищрениям богословия и литургики. Главное интересующее нас произведение Исидора создавалось «по просьбе Бравлия» в многолетнем труде, который «завершил» (собственно «прервал») последний день жизни самого труженика. Приступил он к нему под конец жизни, и так как упадок сил и болезнь задерживали движение работы и уже «седьмой год завершил свой круг, – пишет Бравлий, – когда – вспоминаю я – попросил я тебя впервые о написании книги «Начал», то Исидор в состоянии бессилия решил послать другу свой труд незавершенным», не приведенным в порядок и без надлежащего введения. Разделение «Этимологии» на 20 книг принадлежит уже Бравлию.
Репутация этого первого энциклопедического словаря средневековья с преобладающим его интересом к астрономии, космографии, географии, агрикультуре не особенно благоприятна в новой науке. Собрав – чаще всего из вторых рук (Солин) – какие-то сведения, явно без всякой критической проверки Исидор дополняет их собственным творчеством. И так как принцип построения его есть «этимология», т. е. попытка «вывести значение слова из его корня», то можно представить, на какие рискованные изобретения решается севильский епископ VI в. под вестготской властью. Навсегда остались знамениты его «lucus а non lucendo» и «fimus a fiat mus». Эта фантастическая произвольность творимых этимологий, а также часто противоречия авторитетов с испанской действительностью и между собою надолго подорвали доверие серьезной науки к Исидору Севильскому.
Высокой была его оценка со стороны более к нему близких поколений: Беды и всей плеяды каролингских ученых, усердно списывавших и пережевывавших Исидора. Однако и нынешней науке следовало бы во многом иначе подойти к оценке первого энциклопедиста средневековья. Во-первых, за ним нельзя отрицать субъективной добросовестности. Новые нажимы на его текст поддерживают надежду открыть много утраченного из обломков древней литературы при помощи его скрытых цитат. С другой стороны, не следует преувеличивать значение того наблюдения, будто многое Исидор списывал пассивно, не наблюдая и не проверяя списываемого, будто поэтому, например, «заемные» сообщаемые им сведения никак нельзя выдавать за реальность для современной ему Испании. Слишком притягательна у него вводная фраза: «В Испании же его называют…», «черный свинец преизобилует около Кантабрии…», «орудие это испанцы называют аистом». И, в сущности, еще большую жизнь имеем мы право видеть в особенно «фантастических» этимологиях вроде «stipula quasi ustipula», «солома – как бы сжигаемая – по сборе жатвы, ибо солому жгут ради культуры полей». Трудно думать, будто в ином месте, как не на полях испанского поместья, мог видеть Исидор «сжигание соломы после жатвы», и сомневаться, что многие этимологии – тем правдоподобнее, чем наивнее – находят объяснение в сельскохозяйственной реальности испанского прошлого VII в.
VII век живет и в «исторических» проявлениях севильского епископа. Многое позаимствовал он из своего разнообразного чтения для книг «De discretione temporum», «De sex aetatibus mundi»: ставшее очень ходким разделение истории мира по схеме «шести дней творения», позаимствованное им у Августина и вызвавшее близкое подражание у Беды. Но он оставил по себе память историка, между прочим, своей вестготской хроникой, где отразились воспоминания очевидца и где сказалось все более терпимое сравнительно с его предшественниками отношение к варварам. Мы не можем не вспомнить его знаменитое: «Потому римляне, живущие под готской державой, любят их власть, что они предпочитают жить в бедности с готами, чем быть мощными под римской властью и нести тягостный гнет налогов и повинностей».
