Искусство раннего средневековья
в их художественном выражении | { |
а) Италия: «поздний антик»; |
б) доклассовое общество заальпийского круга; | ||
в) «варварское» общество; | ||
г)раннефеодальное общество: Каролингская и Оттоновская империи. |
а) Только эпизодическое место займет в настоящем кратком очерке искусство Италии. Средневековые стихии в нем выражены далеко не характерно, его проявления долее искусства других стран Запада продолжают традиции классического искусства и ранее их возвещают искусство Возрождения. Италия очень долго полна переживаний «позднего антика». Местное творчество, римская традиция и эллинское влияние той поры, когда итальянский Юг и Равенна находились под византийской властью, спорят здесь за ранние христианские здания, особенно храмы, сияющие мозаиками лазоревыми, золотыми и перламутровых оттенков утренних облаков. Это светлые, гармонично-спокойные базилики, копии римских судебных, разбитых колоннадами зал, как храм св. Павла за стенами или св. Марии Большой в Риме; это небольшие круглые храмы: чистые ротонды или цилиндры, вписанные в равноконечный крест; малые храмы, игравшие роль гробниц или крещален (баптистериев). Античной спокойной силой и гармонией дышат в Италии такие храмы, как выросшая в гавани, in classe Равенны, на дне высохшего моря базилика портовых купцов, посвященная их патрону св. Аполлинарию; такова круглая усыпальница дочери последних императоров, наложницы варварских королей Галлы Плацидии; такова отброшенная в пустыри окрестных полей гробница одного из первых варварских королей Италии – Теодориха.
Иное лицо искусства, «подлинное» и рудиментарное, как и создавшее его общество, встречает нас за Альпами, дальше от круга Средиземноморья.
Талантливые мастера, способные создавать вызывающие восхищение произведения искусства, не перевелись и в наши дни. Искусно выполненные каминные часы из бронзы и нефрита займут достойное место в вашем доме.
б) Понимая термин «преистория» в указанном выше смысле, можно сказать, что художественное творчество народов европейского Запада идет из ее глубины. У неведомых племен, населявших землю нынешней Франции, Рейн и Западный Дунай за несколько тысячелетий до нашей эры, обнаруживаются стремления и воплощения, свидетельствующие если не с самого начала о социальной организованности художественного труда, то, во всяком случае, о развитой технике и сильном чувстве выразительного и жизненно-красивого. В полной аналогии с переживаниями в языковой палеонтологии этих народов пластические памятники пре-истории стоят перед нами с тем же то прозрачным социальным, то темным логическим смыслом как некая воплощенная человеческая речь. Образами вещей из близкого мира природы и производственных отношений эта речь стремится вызвать в слушателе – зрителе насущные для интересов коллектива представления и эмоции, через «духов» и «богов» магически на этот мир воздействовать. Но эта воплощенная речь имеет определенную эстетическую ценность, несомненно, смутно сознававшуюся артистом и зрителем и в меру выразительности своей действенную. Если чудесная фигура оленя выгравирована или головы изваяны на «палице вождя» для того, чтобы выделить социальное значение того, кто ею повелевал, если заклинание и «колдовство» воплощены в загадочных вереницах животных на скалах Альтамиры в Испании, если жизнь сапожника или детские игрушки воссозданы (уже в «историческую пору») на кельтских могилах, чтобы магически «возвратить их мертвому», то нельзя не признать, что сами по себе все эти нарезки и чертежи говорят о любви к живой природе и метком ее наблюдении. Творческое воссоздание ее образов особенно жизненно-чарующе в западном первобытном искусстве «палеолита» – века обитого, неполированного камня, пещерного, охотничьего быта, особенно в так называемую мадленскую эпоху. В неолитический период – века полированного камня и затем бронзы, [века] народов – пастухов и земледельцев – побеждают геометрические мотивы и подражание развивающимся техникам плетения, вязания, скручивания.
В остатках «неолитических мастерских», в «кухонных кучах», наконец, в могилах мы имеем возможность не только угадывать социальный смысл образного языка искусства, а для более позднего периода, уже захваченного наблюдением греко-римского писателя, наблюдаем «документально» социальную организацию художественного труда. Свидетельства античных писателей осветили значение улиц ремесленников великого кельтского поселения на горе Биброкте с его мастерскими металлургических изделий, в частности украшений.
Несомненно, что и в древнегерманском обществе, где сакральное значение «древних божественных родов», а впоследствии сила военных династий с растущей под давлением Рима быстротой определяет и процесс социальной дифференциации («длительная власть королей идет от римского авторитета»,– писал Тацит), в ее обнаружении – наиболее яркое социальное назначение искусства («Короли собирают серебряные вазы… князья принимают в дар серебряные и золотые бляхи, ожерелья и браслеты»). Эти украшения находят в могилах знати.
Тот же смысл имело все, что в уборе жилища, одежды, посуды древнего германца и кельта притягивало глаз выразительностью и красотою. Его мы можем угадывать в эстетическом коэффициенте живой и разнообразной художественной промышленности этой поры.
Радость красок, любовь к пестрым цветным «коврам», характерная для периодов европейской преистории, сказывается на грани исторической поры в цветных разводах, украшающих стены хижины германца (см. «Германию» Тацита), в пестрой мозаике мехов, расцвечивающей их плащи, в ярких полосатых тканях галлов, богатой красками глиняной посуде. Она проявилась далее – вкус, характерный и для более поздних эпох,– в искусстве цветного стекла и цветной эмали выемчатой (в отличие от перегородчатой византийской), декорирующей посуду «варваров от Океана» (гиершская ваза III в., покрытая эмалью темно-голубой, ярко-зеленой и оранжево-желтой), украшающей их пояса, ножны их мечей (меч Хильдерика с красными «гранатами»), запястья, ожерелья, фибулы их жен. Позднее – с влиянием церкви – она скажется на цветном уборе церковных книг, в особенности на семизвучной радуге пятен ирландских кодексов.
в) Средневековое заальпийское искусство (более всего зодчество) определилось в наиболее существенных особенностях условиями природы и вытекающими из них хозяйственными привычками. Природа и климат: обилие леса и частые (сравнительно с Италией) дожди диктовали иной материал и иной стиль построек. От хижины древнего германца до виллы меровингского и бургундского короля, часто каролингского императора, доминирует деревянная техника. Слава бургундских и впоследствии нормандских плотников – внуков норманнских кораблестроителей – вошла в пословицу. Дом рисуется как деревянное строение, где на бревенчатом (в областях крепких еще римских переживаний – на каменном) основании или на первом этаже высится второй, фланкируемый высоким наружным крыльцом с двускатной шатрообразной кровлей, которая сильно вытянута для стока дождя и низко спускается, иногда до земли, прикрывая «коморы» – кладовые. В стенах верхнего этажа характерна живописная комбинация перекрещивающихся бревен с глиной и щебнем (Fachwerk). Сравнительно с массивной каменной виллой Италии и французского Юга это островерхое, вытянутое здание, дополненное «соляциями» – балконами, избегающее связывать их в улицы со своими соседями, но располагающееся (не в пример итальянским кварталам–«инсулам») в одиночку, «везде, где полюбился ручей, роща или поляна», своей анархической физиономией предсказывает многое в стиле средневековых зданий и городов.
Но мы не должны забывать о влиянии, прошедшем через долгий период раннего средневековья и возвращающемся неоднократно,– влиянии греко-римского строительного искусства. И это, не говоря уже об Италии, не говоря о Франции и Западной Германии II –IV вв., бывших в эпоху Империи полем прямого приложения властной римской инициативы.
Эта инициатива и подчиненный ей технически высокий, связанный железной дисциплиной рабства и войны труд сумели и здесь, на далеком Севере, вырвать из-под земли каменные глыбы, провели до его крайних пределов каменные дороги и у границ океана воздвигли каменные крепости, маяки, дворцы, арки и храмы в форме базилики, которая, с первых веков получив широкое распространение во всех странах Запада, оказалась необычайно устойчивой и определила в разнообразных своих трансформациях храмовое строительство средневековья. Ни высоты римской техники, ни римской дисциплины, ни массового, организованного принуждения не знали архаические общества раннего средневековья. Деревянные помосты через болота, деревянный, прихотливо связанный дом выразили его естественное существо и дали образ будущему искусству.
г) Характерно, что первый сильный возврат за Альпами «классических» вкусов, связанный с грандиозной планомерностью заданий, с новым призывом европейской подпочвы дать твердые строительные ее породы, с повышением требований к труду и принудительной его организацией, вылившийся вновь в спокойно-торжественные, тяжелые формы зодчества «латинских» дворцов и храмов, продиктован был Каролингской и Оттоновской империями IX–X вв. с лежащим в их социальной подпочве законченным организмом крепостного поместья. На том же фундаменте в следующий век власть и энергия все более мощных епископских курий взывают к жизни массивные храмы первой романской поры, а ранний феодализм – тяжелые романские замки с двойным кольцом стен и каменной башней, сменяющими деревянный частокол и деревянную башню первых военных укреплений.
В дальнейшем прилив художественного «классицизма» намечается вновь в связи с литературным гуманизмом XII в. и наконец в ту эпоху XV–XVI вв., которой официально дается имя Ренессанса и перед которой поставит точку настоящий очерк.
Между этими периодами в несомненной связи с более свободным разливом сил, когда «сквозь лицо порядка глянули слепые глаза хаоса», стоят эпохи самоутверждения искусства своеобразного: меровингского, вестготского, лангобардского, бургундского VI–VII вв., а в дальнейшем – «феодального» XI–XII вв. с их интенсивным наплывом местных влияний и наконец («эпоха освобождения») искусства городской эпохи, которому неточно дано имя готического.
Этими этапами определяется извилистая кривая развития средневекового западного искусства. В тесных рамках настоящего очерка мы будем чрезвычайно кратки в обзоре искусства раннего средневековья, чтобы сосредоточиться более всего на особенно ярком и своеобразном развитии городского искусства во Франции.
Из разнообразных классических форм храмовых сооружений за Альпами меровингская эпоха знала базилику, но в эту эпоху и в последующую мы относительно мало слышим о круглом центральнокупольном здании до поры (X–XI вв.), когда воображение паломников пленит круглый храм Гроба господня. Мозаика в общем заменена фреской и ковром. До нашего времени не дошло в полном и чистом виде ни одного каролингского сооружения. Но реставрированная ныне Аахенская капелла (Capella Palatina), детище Эйнгарда, представляет несколько тяжеловесную и упрощенную попытку воспроизвести план равеннского Сан Витале, не всегда удачный список благородного оригинала, украшающийся, однако, подлинной декорацией мраморных колонн, похищенных у зданий Равенны. Другой, еще менее свободный сколок византийского образца возведен Теодульфом Орлеанским в Жерминьи (департамент Луаре), где «оригинально только бессилие воспроизвести образец» (Энлар). В общем от каролингской эпохи сохранились лишь отдельные крипты и субструкцни, на коих позднее выросли новые храмы.
Каролингская декорация, продолжая традицию эпох меровингской во Франции и лангобардской в Италии, питается византийскими образцами, в свою очередь воспринявшими веяния более далекого Востока: Кавказа и Азии. В ней комбинация геометрического орнамента с замерзшими «геральдическими» – передающимися чаще всего через посредство тканей – образами восточной фантастики находит, как прежде, воплощение в манере не рельефной моделировки, но нарезки и инкрустации, где в духе мастерства древодела и ювелира камень принимает формы очертания, свойственные дереву и металлу. Впрочем, каролингская декорация, не связанная органически с телом здания (она чаще накладывалась на него в виде отдельных мраморных досок, фризов, медальонов и т. п.), большею частью погибла безвозвратно, и руины каролингских зданий ныне представляются голыми. Этот тип декорации устойчив еще и в последующую, «романскую» эпоху.
Немногочисленные в общем каменные сооружения каролингской и оттоновской эпох жили среди прежнего меровингского мира деревянного зодчества. Но начиная с этих веков власть и энергия все более мощных епархиальных организаций вызывают к жизни большие прочные храмы, построенные из каменных квадров усилием принудительно организованного крепостного труда. Тем же усилием – и в общем в формах технически и стилистически близких – созданы некоторое время спустя каменные замки.
Официально, торжественно неподвижными, блестящими, как зодчество и ваяние эпохи, как и они, сильно окрашенными византийским влиянием являются роскошно убранные книги эпохи. Это почти исключительно церковные кодексы: библии и псалтири (в меньшем числе сохранились исторические хроники, энциклопедии и медицинские книги), подносные дорогие экземпляры, произведения работы монастырских мастерских или писцов императорской капеллы. На пергамене, окрашенном различными оттенками пурпура от нежно-алого до аметистового и сиреневого, развернулся блеск хризографии. «Доски пурпурные здесь письмена золотые покрыли». Иногда золотом выписан сплошь весь текст, иногда только огромные фигурные инициалы в их орнаменте плетенки, дубового венка, объемлющие миниатюру, где преобладают цвета: алый, синий и желтый – любимые цвета эпохи. Перед нами иератически неподвижные группы императорской семьи, «иконы» династических святых, большей частью в ранге епископов и аббатов.
Торжественная эпоха равнодушна к более смиренным святым, менее блестящим краскам, более жизненным сюжетам. А в то время как под давлением этого официального стиля уходят под землю местные своеобразные искания, в то время как в самом стихе на место загнанного в «простонародные низы» ритмического каданса, певшего в душе новых народов, царствует любезный императорам и магнатам «классический» метр, уже не говорящий ничего уху новых поколений, в это время на «Островах Океана» (Англия, Ирландия) готовое в следующую эпоху оплодотворить искусство континента цветет изумительное мастерство книжного убора, сочетавшее с чарующей тонкостью многоцветной плетенки богатство неведомо откуда нахлынувших образов зоомахии, которые оживляют рамку лентой сплетающихся тел. Дальнейший расцвет этой живописной жизни является в книжном орнаменте континента в XI в. «новой анархии», когда вновь разбиты законченные каролингские кадры и, согласно уже цитированной формуле, «сквозь царство порядка на мир глянули очи хаоса».