Порода новых людей
Пьеса «Хочу ребенка» серьезна, как, пожалуй, никакая другая пьеса того времени. Из 1927 г. она нацелена в будущее столь агрессивно, что сегодня Сергея Михайловича Третьякова можно было бы назвать едва ли не самым смелым из родоначальников понятия «проект века». Приходится признать, как верно, провидчески драматург угадал магистральную идею социального и даже биологического перемонтажа человека (курсив мой. — Е. С.).
К 1926—1927 гг., когда Третьяков задумал и осуществил замысел пьесы «Хочу ребенка», ему — поэту, переводчику, публицисту, теоретику ЛЕФа, сценаристу, педагогу, драматургу — вероятно, стало ясно, что в нашей стране строится совершенно особое невиданное общество, где под словом «новое» подразумевали не только бесклассовость, но и бесполость.
Крамольное, контрреволюционное понятие пол!
Когда крамольное понятие теоретически признавали, оно имело воспитательно-идеологический, классовый или профилактический оттенок. Отсюда жаркая дискуссия в Главреперткоме 4 декабря 1928 г. вокруг возможности постановки пьесы «Хочу ребенка», когда Ф. Раскольниковым было дано четкое указание, как вести разговор о щекотливой теме: «Обсуждать с точки зрения идеологической и с точки зрения допустимости пьесы».
И хотя Мейерхольд утверждал на том заседании, что поставит «Хочу ребенка» лучше Игоря Терентьева, что он, Мейерхольд, придумал план, «крайне неприятный для Третьякова, но крайне приятный для Главреперткома и всего нашего Союза»; хотя Эль Лисицкий подготовил проект оформления спектакля-дискуссии, сложную конструкцию, по верхнему объему увенчивающуюся лозунгом «Здоровый ребенок — будущий строитель социализма!» — пьеса осталась непрочитанной, непоставленной, неопубликованной. Половые проблемы не запрещались, но как бы передавались медицинскому ведомству. Вторгаться в чужое пространство искусству не рекомендовалось. Искусство подчинялось. И только. Постепенно о странной, с откровенным заголовком «Хочу ребенка» пьесе забыли. С. М. Третьяков признавался: «Если моя пьеса будет в помощь тому, что проделывает наркомздрав, я буду считать себя удовлетворенным на все сто процентов». Однако, написал он произведение не лирическое, не евгеническое, не медико-профилактическое (хотя, конечно, не без элементов того, другого и третьего). Явление распространенное: то, что говорится автором, отличается от того, что задумывалось, так же, как первоначальный замысел отличен от того, что написалось словно бы помимо воли автора.
Написалось же уникальное произведение, утопия, в котором заложена четкая агитпрограмма переделки не только человека, но и природы.
Сразу после Октября 1917 г. дискуссии о половой проблеме велись — непременно! — в свете классовой борьбы. Дискуссии развивали, расширяли и обостряли три новых (курсив мой. — Е. С.) женщины: Александра Коллонтай, Инесса Арманд и Лариса Рейснер. Книга Коллонтай, например, называлась «Новая мораль и рабочий класс». Существует не-
безызвестная переписка Ленина и Арманд по вопросам свободной любви 5. О первой (и последней) женщине-комиссаре Балтфлота, умершей молодой, Михаил Кольцов писал так: «Зачем было умирать Ларисе, великолепному, редкому, отборному человеческому экземпляру?» Женщина, ставшая «отборным человеческим экземпляром» — это тоже близко поэтике пьесы «Хочу ребенка».
Арманд взывала к женщинам: «Коммунистическая партия стоит за полное раскрепощение женщины от всякой семейной кабалы, от всякой власти мужа…».
В упомянутой книге Коллонтай существует глава «Отношение между полами и классовая борьба». Кажется, что автор драматургической утопии намеренно взял отсюда некоторые идеи. «Тому, — пишет новая женщина, — кто хочет в сложном лабиринте противоречивых, переплетающихся сексуальных норм отыскать зачатки будущих более здоровых отношений между полами, отношений, обещающих вывести человечество из сексуального кризиса, приходится покинуть „культурные кварталы“ с их утонченной индивидуальной психикой и заглянуть в скученные жилища рабочих, где, среди смрада и ужаса, порождаемого капитализмом, среди слез и проклятий, все же пробивают себе путь живые родники…».
Третьяков хочет отыскать зачатки будущих здоровых отношений — и находит их в рабочем классе. Третьяков жаждет вывести человечество из сексуального кризиса. Вот почему Милда Григнау, главная героиня пьесы, отвергая «процесс пассивного приспособления» в сфере запутанных сексуальных норм, предлагает активную, дерзкую попытку переналадки отношений между полами.
Быстрый отклик на события, последовательное и сознательное, убежденное проведение средствами драмы и театра основополагающих пролетарских, революционных идей, проблем текущего момента в родной стране или за рубежом —для Третьякова не просто журналистский принцип или репортерский прием. Это стиль жизни, тип сознания, искренняя переделка и собственного мировосприятия тоже. Именно сила его искренности создавала условия, в которых театр отформовывал чувства зрителей, шлифовал их вкусы и настроения.