Михаил Зощенко: «Дело в том, что я — пролетарский писатель…»

В 1922 г. в журнале «Литературные записки» были напечатаны автобиографии «Серапионовых братьев» – литературного объединения, в котором состоял Михаил Зощенко. Его позиция тех лет сформулирована вполне определенно: «Нет. у меня ни к кому ненависти – вот моя точная идеология… Ни одна партия в целом меня не привлекает, – сказано далее, хотя тут же прибавлено, – по общему размаху мне ближе всего большевики». И все же в партию он не вступил ни в первые годы революции, ни впоследствии. Принимая идею революции, веря в ее необходимость, а позднее – в прекрасное грядущее, он остался далек от политики. Позднее, когда началась открытая травля Зощенко, он тяжело поплатился за искренность.

Отсутствие ненависти стало для писателя определяющим в его творчестве, в отношении к собственным героям и вызвало множество недоуменных или вовсе неверных оценок его произведений.

Зощенко вошел в литературу мгновенно, приобретя фантастическую популярность внешне простыми и очень смешными рассказами, и только многие годы спустя стала ясна сложность его личности и его эстетики.

С середины 20-х годов в адрес Зощенко начали звучать критические замечания, вызванные глубочайшим непониманием его творчества. Уже тогда автора стали идентифицировать с его героем (тем более, что многие рассказы написаны от первого лица), обвинять в апологетике мещанства. Но только значительно позднее, к середине 40-х годов суждения такого рода были возведены в принцип, стали официальной позицией, обретя смысл огульных, не столько литературных, сколько политических обвинений. А пока, помимо читательского успеха, Зощенко «достиг» и серьезного отношения к себе со стороны многих крупных писателей и исследователей. Еще в 1928 г. в почетном и солидном издательстве «Academia» вышел сборник статей, целиком посвященный его творчеству.

Если прозу Михаила Зощенко никто не осмелится назвать ныне посредственной, то к его драматургии сохранилось отношение мало сказать пренебрежительное. Ею никто не занимается всерьез – ни теоретики, ни практики театра. Она забыта. Забыта, не став понятной и осмысленной. Здесь (как когда-то это случилось и с прозой) произошла парадоксальная подмена: традиционность формы была принята за вторичность и подражательность, внешняя (весьма обманчивая) простота – за примитивность и грубость. Драматургия Зощенко не нашла последователей, оставшись по общему мнению неинтересной, наименее удачной сферой его творчества. Между тем, он в свое время предложил театру новые пути, новый жанр, новый сценический язык, что театр проигнорировал почти безоговорочно.

Ранние рассказы Зощенко поражают сценичностью, которая подтверждается грандиозным успехом при чтении их с эстрады. Успех определялся и определяется яркостью речевых характеристик, сочностью слова как главного выразительного средства, слова играющего, переливающегося всеми гранями смысловых и фонетических возможностей. Поэтому обращение писателя к драматургии было закономерным и, скорее всего, неизбежным, хотя поначалу она и не занимала ведущего положения в его творчестве. На первом месте оставалась проза.

В дневнике жены Зощенко – Веры Владимировны – упоминание об «идее написать комедию» относится к 1924 г. Уже тогда он «написал три пьески-миниатюрки… Очень недурно. Доволен» .

О каких пьесах идет речь – неизвестно. Судя по всему, они не сохранились, никаких сведений, подтверждающих запись, не существует (хотя и не верить ей также нет оснований). Только к концу 1929 г. Зощенко начал работать над первой дошедшей до нас комедией «Уважаемый товарищ», завершенной зимой 1930 г.

В основу лег сюжет новеллы «Бурлацкая натура», включенной впоследствии в «Голубую книгу» под названием «Рассказ о человеке, которого вычистили из партии». При идентичности сюжетной схемы отличия «Уважаемого товарища» от «Бурлацкой натуры» столь существенны, что новеллу можно назвать лишь кратким пересказом основной коллизии пьесы.

В рассказе внимание сосредоточено на злоключениях «одного человечка», оказавшегося в сложной ситуации по собственной тупости. Узнав, что его «вычистили» из партии, он запил «по-черному», «обнаружил свою свиную морду», а затем, услышав, будто его восстановили, «мигом протрезвел», да было поздно. Его не только не восстановили, но, напротив, убедились в справедливости принятого решения. Рассказ, посвященный актуальной в те годы теме, не выходит за пределы забавного анекдота, где справедливость торжествует, а порок наказан.

Инос дело в пьесс. Здесь наибольший интерес представляет не движение сюжета, а психологические мотивировки поведения каждого персонажа. Следовательно, едва ли не решающее значение приобретает окружение главного героя, та среда, бытовая обстановка, в которой происходит действие.

Расслабиться, отвлечься от забот, с головой погрузиться в чтение любимой книги — никакая мебель не поможет в этом лучше старого доброго кресла-качалки. Его можно поставить у камина в гостиной, в рабочем кабинете, на дачной террасе, и всюду оно сможет создать особый шарм и колорит.

Зощенко сохраняет повествовательный принцип хронологически последовательного построения пьесы. Интрига завязывается так: «начальник отдельной единицы – ежели по старому» – Петр Иванович Барбарисов готовится идти «на комиссию». Уничтожающая, саркастическая характеристика главного героя, самого способа его мышления, дается в первой же ремарке, описывающей комнату Барбарисова: «На стенах портреты видных деятелей. Лозунги: „Не пьет не курит пионер – берите, взрослые, пример», „Мойте руки перед едой“» и др. Точность и лаконизм акцентов просматриваются как элементы чисто театральные. На помощь драматургу приходит владение техникой написания короткой новеллы, воссоздающей скученность, тесноту и духоту не только быта, но и всей жизни нового советского обывателя. Ремарки приобретают особенное значение. В них даны и краткие характеристики персонажей, и указания актерам. Ремарки обращают внимание на мелочи, детали, многочисленные бытовые подробности, характерные для времени. Через них сгущенный, преувеличенный, художественно осмысленный бытовой поток выводится на уровень метафоры, вне которой не может быть пьесы.

Ремарки в соединении с характерным, освоенным в ранних рассказах, виртуозным воссозданием разговорной речи, языком, «на котором говорит и думает улица», создают совершенно особый, неожиданный по остроте звучания колорит. Гримасы советского мещанства, узнаваемые и страшные, страшные именно с точки зрения Зощенко, вырисовываются в «Уважаемом товарище» практически до начала действия. Барбарисов предстает существом темным и тупым. Обороты типа «морда не горазд чистая» или «за мной лишних делов не наблюдается» соседствуют у него с «идейными»: «это не есть какие-нибудь там вредительство или маловерие, или сползание с классовой линии».

Вульгарно-социологические словесные штампы, сложные и нелепые аббревиатуры, широко распространенные в бюрократическом языке 20-х годов и постепенно заполнявшие бытовую речь, высмеивались не раз (вспомним хотя бы «Баню» Маяковского). Однако Зощенко был одним из первых, кто использовал речь как жанрообразующий элемент.

Все больше народа появляется на сцене. Здесь и Полина Захаровна Блюдечкина, возлюбленная Барбарисова (по ремарке «простоватая кокетливая мещанка»), и учительница «мадам Ершова», и «интеллигентного вида человек» Патрикеев – бывший нэпман, по выражению уполномоченного по квартире Растопыркина, «квартирная гидра», и другие «самые разнообразные типы жильцов». Эти, казалось бы, разные люди, ведут себя совершенно одинаково: они почтительно и даже подобострастно здороваются с Барбарисовым, объединяясь в желании выслужиться перед явным ничтожеством, обладающим властью и, главное, членством в партии. Несмотря на множество комедийных ситуаций, репризность диалогов, в первом акте возникает ощущение глубочайшего духовного оскудения, интеллектуальной деградации героев. За легким комизмом начинают отчетливо звучать ноты гоголевского «смеха сквозь слезы».

Второй акт начинается с известия, что Бар барисова «мешалкой погнали», о чем радостно сообщает уполномоченный по квартире, успевший изменить свое мнение об «уважаемом Петре Ивановиче». Вскоре выясняется, что «уважаемый» вовсе не огорчен случившимся, скорее обрадован. «Была драма и теперича нету драмы», – признается он и стремится как можно скорее «все мелкобуржуазное веселье испытать».

Пока что действие разворачивается, как в рассказе. Мещанин, перестав сдерживаться, показал «бурлацкую натуру». Тема решена традиционно. Осмеян и убит смехом недостойный член партии и общества. Однако пьеса не закончена.

Постепенно Барбарисов начинает с ужасом осознавать, что недавние друзья и почитатели, которые сейчас не желают с ним даже здороваться, ничуть не лучше его самого. «Самый отрицательный» персонаж из самодура-тирана неожиданно становится жертвой.

Так драматургом была угадана одна из самых мрачных и страшных примет времени – подмена личности значением должности, личностью (а чаще не личностью) занимаемой. Тема магии положения, выросшая позже в государственную катастрофу, пока решена средствами фарса, комедии. Но трагедия предчувствуется. Трагедия превращения человека в винтик огромного механизма духовного уничтожения.

Третье действие зеркально повторяет первое. Приходит сообщение, что Барбарисова якобы восстановили, и все мгновенно преображается. Вновь унижается Растопыркин, приходят соседи, «мечтающие» сфотографироваться вместе с Барбарисовым. При полном сохранении реалистически-бытовой манеры повествования третий акт воспринимается гротескной, трагической пародией на первый.

Как во многих сатирических произведениях, в «Уважаемом товарище» нет положительного героя. Однако нет и отрицательного, если исходить из того, что отрицательный персонаж есть носитель сознательного злого волевого устремления. Своеобразие пьесы заключается в том, что все ее герои – жертвы.

Принято считать, что Михаил Михайлович Зощенко был яростным борцом с мещанами, обывателями. Он, действительно, одним из первых начал исследовать барбарисовых и окружение, среду обитания, которая формировала вкусы и привычки. Он, действительно, воспринимал мир новоявленного советского мещанства как чрезвычайную опасность. Однако, стремясь определить причины возникновения новой социальной формации, Зощенко искал их не в сфере политической, но в сфере нравственной, общечеловеческой. Он хотел не уничтожать, он хотел понять и исправить с помощью литературы общественные пороки, которые принимались им за издержки новой жизни, а на деле были ее необходимым условием. Оттого в его рассказах 20-х годов, а затем и в пьесах рядом с убийственной иронией по отношению к героям звучат ноты жалости и сочувствия. Традиционное для русской литературы пристальное внимание к человеку, как мере сущего, оставалось для Зощенко выше любых социально-идеологических установок времени.

В 1937 г. Зощенко включил комедию «Уважаемый товарищ» в сборник произведений со следующим комментарием: «Эта комедия шла в Ленинградском театре „сатира» в 1930 г. Постановка меня не удовлетворила, так как пьеса была разыграна как мещанская драма, а не как сатирическая комедия. Кроме того, комедия была написана мной без достаточного, видимо, знания сцены. По этой причине я печатаю эту комедию как литературное произведение, а не как работу для театра».

Спектакль Гостеатра сатиры был в самом деле неудачен, что серьезно отразилось на театральной судьбе Зощенко. История первой постановки «Уважаемого товарища» не заслуживала бы особого внимания, если бы не стала поучительным примером того, насколько отношение к драматургу зависит от успеха или неуспеха его сценического дебюта.

Первым режиссером, обратившим внимание на пьесу, был Мейерхольд, который непременно хотел поставить ее в своем театре. Подтверждением служит статья А. Февральского, которая заканчивается сообщением о том, что на обсуждении комедии в театре Мейерхольда его руководитель сказал: «Нельзя рассматривать пьесу Зощенко как анекдот. Ее необходимо трактовать с той же серьезностью, с какой театр подал „Мандат» и „Ревизора»».

Если бы намерения Мейерхольда осуществились, первая пьеса Зощенко, скорее всего, вошла бы в историю театра и считалась классической, наряду с комедиями Эрдмана и Маяковского. Но постановка все откладывалась и откладывалась. Драматург счел возможным передать пьесу в Ленинградский театр Сатиры, поскольку там обещали поставить ее в текущем сезоне. В период репетиций Михаил Михайлович начал опасаться, что «Сатира» угробит пьесу. Так и получилось.

Однако, едва ли не все рецензии, появившиеся после премьеры, в первую очередь, предъявляли претензии не театру, а литературному материалу. Вот анонимный рецензент пишет: «…пьеса грешит настолько серьезными драматургическими ляпсусами, что даже популярное имя ее автора не спасло ее от полного провала. „Уважаемый товарищ» – пьеса исключительно разговорная, весь комизм которой сосредоточивается на отдельных смешных словечках» 5.

Среди отрицательных рецензий на премьеру «Уважаемого товарища» обращает внимание статья А. Гвоздева, который сформулировал чрезвычайно важную мысль о принципиальном отличии пьесы Зощенко от других сатирических комедий тех лет, в частности от «Мандата» и «Клопа». Критик понял, что Зощенко предлагает совершенно иной драматургический метод, понял и отказал этому методу в праве на существование.

Зощенко, действительно, использует другие художественные приемы, в чем и заключается его драматургическое новаторство. Создавая сатирическую драму, он облекает произведение в реально-бытовую форму. Быт вырастает у него, как когда-то у Чехова, в яркий и страшный символ. Зощенко не создает символов, но, художественно осмысляя реальность, улавливает в ней черты, ставшие символичными. Именно эта особенность творческого метода писателя не была угадана ни театром, ставившим спектакль, ни критиками, спектакль оценивавшими.

Вскоре, в том же 1930 г. «Уважаемый товарищ» был запрещен, что было продиктовано, конечно, отнюдь не художественными качествами комедии. И если некоторым критикам пьеса показалась «недостаточно заостренной в общественно-политическом отношении», то политредактор, а проще говоря цензор, вывел следующее заключение: «Категорически против разрешения этой пьесы для постановки. Постановка этой пьесы явится большим политическо-театральным скандалом, чем постановка „Зойкиной квартиры»». Именно цензор лучше других ощутил истинное значение и истинную опасность комедии для идеологии. Однако, в общественном сознании был зафиксирован провал спектакля театра Сатиры, а вовсе не цензурный запрет по политическим мотивам, что лишило автора ореола мученика, непризнанного гения, того ореола, что лежит в основе многих театральных легенд.

Так, Зощенко не попал в число ведущих драматургов. Он остался одинок, непонят, отвергнут, его пьесы не привлекли всеобщего внимания. Однако Зощенко не изменил своим принципам. Он продолжал писать, не приукрашивая увиденное в жизни, веря в то, что сумеет исправить окружающий его мир. Такая позиция оказалась для власти опасней, чем откровенная враждебность, и изначально предопределила трагическую судьбу Зощенко. Только сегодня стало очевидным, что Жданов приступил к травле Зощенко целенаправленно и не случайно. Искренний художник, художник, старающийся сказать правду, не злобствуя, а, напротив, желая принести обществу максимальную пользу, – власти не нужен, он неизбежно должен был быть изолирован от литературы, но сам Зощенко, конечно, не мог этого знать.

Неудачный дебют не убил в писателе интереса к театру, хотя и повлек за собой изменения его драматургического почерка. Почти 10 лет –до 1939 г. – внимание Зощенко привлекает исключительно одноактная комедия. «Недостаточное знание сцены», очевидно, привело его к стремлению овладеть секретом сценичности и заставило начать поиски с малой формы, лучше знакомой ему по прозе.

Читайте также:

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *