Солнечные мифы
В древности существовало не одно, а десять солнц, каждое из которых появлялось последовательно в один из дней китайской десятидневной недели. Но однажды, во время, относимое обычно к правлению Яо, все десять солнц из-за какой-то путаницы появились одновременно, так что казалось – весь мир будет ими сожжен. Это климатическое обстоятельство отсутствует в раннечжоуских текстах («Чжуан цзы», гл. 2; «Люй-ши чунь-цю», XII, 5; и др.); чтобы отыскать его, мы должны обратиться к «Хуайнань-цзы» (гл. 8). Там сказано, что, когда солнца появились все вместе, некий И (или Хоу И), прославленный стрелок, сбил стрелами их все, кроме одного. Так мир был спасен, а оставшееся единственное солнце до сих пор движется по небу. По поручению Яо он убил еще множество вредных чудищ (описанных с устрашающими деталями в сочинениях типа «Шань-хай цзин»). Народ предался такому ликованию после столь счастливого конца, что (хотя и несколько непоследовательно, как мы могли бы сказать) сделал за это Яо своим правителем.
Охoтник убивaет сoлнца и пируeт у Хoзяйки Запaда. Рeльеф из хрaма У Лянa.
В «Тянь вэнь» есть одно загадочное место, которое в переводе обычно читается так: «Зачем И стрелами сбивал солнца? Почему вороны потеряли свои крылья?» Это самое раннее упоминание о веровании, согласно которому на солнце (или на каждом отдельном солнце) есть ворон. (В «Хуайиань-цзы», гл. 7, говорится, что у него три ноги.) Из этой строки можно заключить, что рассказ о стрелке И, стрелявшем в десять солнц, восходит самое меньшее к IV в. до и. э.
Карлгрен полагает, что этот рассказ возник только во времена Хань, и потому, как мы уже видели (см. выше, гл. II, разд. 2), предлагает переводить строку в единственном числе: «Зачем И стрелял в солнце? Почему ворон потерял свои перья?» Главный его довод заключается в трудностях установления хронологии. В других чжоуских текстах И является великим, но высокомерным охотником, который жил в начальный период династия Си (на целое столетие или даже более позже Яо) и который после узурпации трона кончил скверно. Стреляет И в единственное солнце (а не в десять) –и это, но истолкованию Карлгрена, было просто-напросто «святотатственное действие», говорящее о присущей И гордыне, но не имеющее никакого отношения к угрозе сожжения земли. Он сравнивает деяния И с тем, как два царя (см. выше, гл. III, разд. 1) стреляли в кожаный мешок, наполненный кровью, и называли его Небом.
Тем не менее, есть доводы, которые – по крайней мере автору данных строк – подсказывают более обычное истолкование. Прежде всего, если И стреляет в десять солнц, то это приводит к необходимому завершению мифа, который в противном случае оставил бы десять солнц буквально повисшими в воздухе. Во-вторых, можно ли серьезно искать строгую хронологическую и сюжетную последовательность в том, что в конце концов является не историей, а мифом? Рассказ об И представляется сочетанием нескольких циклов рассказов, собранных воедино. По этой причине нет ни малейшего основания удивляться, когда в одном цикле стрелок И появляется в качестве героя, а в другом – как негодяй.
Третий, и, может быть, самый важный, довод состоит в том, что сюжет спасения мира от множественных солнц, вне всякого сомнения, не является исключительно китайским. Напротив, как указывает Эдуард Эркес в книге «Китайско-американские мифологические параллели» (1926), по обеим сторонам Тихого океана есть много его параллелей. К примеру, батаки на Суматре и семанги в Малайе полагают, что солнце было родителем нескольких детей-солнц, но луна хитростью заставила солнце поглотить их, как раз когда они собирались сжечь землю. У индейцев шаста в Калифорнии девять братьев-солнц убиты койотом (отметим точное совпадение числа солнц в китайском мифе). А у гольдов в Восточной Сибири есть даже национальный герой, который тем же манером, что и в китайском повествовании, сбивает два из трех солнц, когда в миро становится невыносимо жарко.
Но вернемся к Китаю. Тут мы находим важные сведения, касающиеся ежедневного пути солнца (или солнц) по небу. По-видимому, самый ранний источник этого – вводная глава «Шу цзина» («Книга истории»), которая значительно эвгемеризирована, что обычно для данного произведения: «Он [мудрый Яо] велел Си и Хэ, в уважительном согласии с Высочайшим Небом, рассчитать и составить план для солнца, луны, звезд и созвездий и почтительно представить народу [порядок] времен года. Отдельно он повелел младшему Си поселиться среди варваров Юй [в месте], называемом Долина Света (Ян-гу), чтобы там принимать как гостя восходящее солнце и упорядочивать его действия на востоке… Далее он повелел старшему Си поселиться в южном Цзяо… чтобы там упорядочивать склонение к югу… Отдельно он повелел младшему Хэ поселиться на западе [в местности], называемой Долина Тьмы (Мэйгу), чтобы уважительно провожать садящееся солнце и упорядочивать завершение его трудов на западе… Он далее повелел старшему Хэ поселиться в Северной Стороне (Шофан) [в местности], именуемой Город Сокровенного (Юду), чтобы надзирать за превращениями на севере».
Другие чжоуские тексты делают очевидным, что два назначения братьев, о которых здесь говорится как о наблюдающих движение солнца, а также других небесных тел, есть всего только разделение одного лица по имени Си-хэ (разделение это продиктовано, без сомнения, желанием представить достаточное количество братьев, заботящихся о всех небесных движениях в четырех сторонах света). Как указывает Карлгрои, Си-хэ появляется в чжоуских текстах всего только как древний наставник в культах (неопределенного пола), который наблюдает небесные тела, создает календарь, занимается предсказаниями по солнцу и контролирует солнце в его движении.
С другой стороны, в «Шань-хай цзине» (кн. 15) Си-хэ впервые становится матерью солнца или солнц (в тексте особо упоминается их число – десять). Она проживает по ту сторону Юго-Восточного моря в Сладких водах (Гапыпуй), где она в Сладком омуте (Ганьюань) купает солнца одно за другим. В том же сочинении (книги 9 и 14) говорится, что на востоке, в Долине Света (упоминавшейся еще в «Шу цзине»), растет дерево, называемое Фусан («поддерживающая шелковица» – в других текстах встречаются и иные ее названия). Ствол этого дерева достигает в высоту 300 ли (около 100 миль), но листья по размеру не превосходят горчичных зерен. Именно на ветвях этого дерева отдыхают солнца (персонифицируемые, как мы должны помнить, в виде воронов) в то время, когда они не пересекают небо. Как только одно из них возвращается с прогулки, следующее отправляется в путь. Ежедневный маршрут солнца (или солнц) лучше всего описан в третьей главе «Хуайнань-цзы» (хотя некоторые названия проходимых пунктов встречаются и в других текстах, как чжоуских, так и ханьских). В ней нам сообщается, что солнце сначала появляется в Долине Света и купается в заводи Сянь (предположительно это то же самое, что Сладкий омут, упоминаемый в «Шань-хай цзине», но в некоторых текстах Сянь определяется как созвездие). Масперо указывает («Мифологические предания», с. 26–27), что при дворе династии Чжоу существовал танец заводи Сянь, детали которого неясны: про него говорится только, что он исполнялся в день летнего солнцестояния на открытом квадратном алтаре посреди пруда.
Далее «Хуайнань-цзы» продолжает, что после купания солнце поднимается на дерево Фусан и оттуда отправляется в путь для пересечения неба, проходя по дороге более дюжины пунктов, о которых мы не знаем ничего, кроме названий. Наконец оно прибывает к горе Яньцзы; о ней сказано, что она находится на крайнем западе мира. Там, где солнце садится, растет еще одно мифологическое дерево, известное как дерево Жо, цветы которого испускают красноватое сияние. Это подсказало современным ученым мысль, что цветы Жо символизируют либо закатную зарю, либо мерцание звезд после захода солнца.
В антологии «Чу цы» имеется стихотворение, предположительно III в. до н. э., под названием «Дун-цзюнь» («Повелитель Востока»). Хотя слово «солнце» в нем нигде не упомянуто, нам представляется, что это гимн, который пели в его честь. Из этого гимна мы дюжем сделать вывод, что солнце во время путешествия по небу движется на колеснице, так как первые строки поэмы гласят (см. перевод Дэвида Хоукса в его «Чу цы. Песни Юга»):
Вместе с рассветом я восхожу –
на восточной стороне.
Озаряю я мой порог –
дерево Фусан.
И когда направляю коня
медленно вперед,
Ночь все светлей и светлей –
и вот уже день.
Последние две строки гимна содержат намек – единственный во всей ранней китайской литературе,– подсказывающий нам, каким образом (может быть, под землей?) солнце переходит обратно к той точке, откуда оно начинает свой путь на востоке:
Укрепивши мои поводья,
я ныряю в мой закат;
Мрак все гуще и гуще –
перехожу на восток.
