Англосаксы

Явление последних лет меровингской эпохи – новые в ее жизни анналистические, сперва краткие, а в дальнейшем: пространные записи – связано с тем хронологическим и календарным переворотом, который в половине VIII в. обошел континент, приближаясь к Галлии с «Островов Океана». До VI в. вообще Европа жила старым счетом, установленным от «сотворения мира» двумя александрийскими компутистами. Эра условно числилась в 5508 лет. Но в половине VI в. скифский монах Дионисий Малый предложил иную эру – «рождества Христова», вычисленную им на год от основания Рима 754-й. Она была очень, скоро принята в Италии, а затем в Англии, где уже в 604 г. ею помечена королевская хартия. Континент не отзывался на нее до 742 г., когда ею, наконец, помечен диплом Карломана. Но с этого года она принята в нем прочно, так же как и весь расчет новых: пасхальных таблиц, рассчитанный до 1064 г. Бедой Почтенным.. Новая пасхалия, скопированная для употребления для северных обителей, очень быстро обошла весь северный берег Ламанша и стала отправной точкой летописных записей Notae breves.. Здесь – первый круг кратчайших анналистических записей на полях пасхалии (прежде всего пасхалии св. Дионисия), а в дальнейшем – более длинных анналистических записей – повестей каролингской эпохи, о чем в дальнейшем. Здесь мы полагаем уместным остановиться несколько на всей совокупности воздействия на литературу космологическую и историческую незаурядной личности Беды Почтенного.

Беда считается первым замечательным энциклопедистом заальпийского Запала. Быть может, о нем следует сказать и. больше. В отличие от своих латинских предшественников, крохоборствующих у стола литературной античности, он воспринимает мир по-своему свежо и живо. Его экскурсы о природе, небе, звездах, свете, темноте, воздухе и бурях не имеют характера, записок сухого эрудита, умершего для чувства природы. В них всегда есть что-то личное, полнозвучное и живое. Ясный и широкий взгляд его не рассеивается по мелочам. Для нас всегда было непонятным, почему даже нынешний язык наш, ставящий идеалом чистоту и простоту Пушкина, переводит простое слово venerabilis (почтенный) ухищренным «достопочтенный».

При первом сравнении космологических трактатов Беды с соответствующими им трактатами Исидора Севильского кажется, будто английский ученый находится в полной зависимости от испанского. Он воспроизводит без отступлений его план и заголовки. Достаточно, однако, более внимательного сопоставления текстов, чтобы убедиться, что во многих случаях совпадает только общее построение. Беда трактует космические явления совершенно независимо от Исидора. Таковы его трактаты о дне и ночи. Как ученый Беда многое (затмение, лунные и солнечные периоды) толкует и яснее, и основательнее Исидора. Как непосредственный наблюдатель природы многим он интересуется иначе и живее. Именно северного человека, северного жителя в нем должны были занимать колебания в длине и ночи, и дня, и этот отдел у него особенно обстоятелен, а островного жителя – приливы и отливы. Стремление к одушевлению природы сказывается в его языке: он стремится и как ученый, и как художник высокого стиля охватить мир в его грандиозном: в стихиях и катастрофах. Его святые особенно охотно молятся в бурю, «когда гремит с небес господь и вышний подает голос свой». Как и автору посланий св. Патрика, ему присуще вселенское чувство, то чувство, которому такими полными гармониями звучали в ответ Книга бытия и Псалмы Давида. Поэтому есть какая-то не поддающаяся ближайшему определению связь между его «De rerum natura» и его комментариями на Библию. Его трактат «О неделе» через ряд расширяемых толкований от семи дней миротворения доходит до семи возрастов мировой истории. Через понимание видимых явлений космоса Беда ведет читателя к созерцанию «за звездными пределами» вечного дня.

Но в партитуре мировой симфонии, которая развертывалась перед его огромным умом и в которой он, первый из западных компутистов, установил «меру и такт» своим произведением «О расчете времен», его взгляд особенно притягивала ее человеческая тема, проблема истории. В «Chronicon de sex aetatibus mundi» он, развивая мысль испанского своего предшественника, дает историко-философское построение, где история человечества представлена как трудовая неделя, приготовляющая к вневременному блаженству вечной субботы. Мир казался всегда очень старым мыслителям, которые брали на себя усилие оглядеть длинную дорогу истории. Почти фатально иллюзией такого наблюдателя бывало ощущение себя близким к пределу времен. Таково было ощущение Аврелия Августина. Таково будет ощущение Иоахима Флорского. Таково настроение Беды. Шестой трудовой день, по его исчислению, уже наступил. Каким числом лет или веков измеряется его «остаток» и близок ли день субботний, Беда не знает. Но он знает симптомы его приближения: возвращение иудеев к правой вере, царство антихриста и борьба его с Михаилом. Однако Беда не склонен обесценивать и настоящее. Он считает себя живущим в пору, полную надежд, стоит обеими ногами на земле истории среди ковавшихся «христианских государств», отводя им положительно определенное место в мировом плане. На родной земле, в исторической Англии он видел «святых царей и святые битвы», где бился «сам Христос». «История англов» Беды была только что закончена, когда произошла битва при Пуатье. И Беда вернулся к своей хронике, чтобы записать в нее сообщение об этом событии. Он вдумчиво пережил и другие события из недавней истории континентальной церкви. Беда был уже взрослым юношей, когда двенадцать мужей, его соотечественников, среди которых находился Виллиброрд («он жив и поныне»), отправились к могущественному герцогу франков Пипину Геристальскому и, принятые им дружелюбно, посланы им были на проповедь во Фрисландию. Все это внушает Беде те радостные тоны, в каких написано заключение «Истории англов».

Особенно яркой в этом «заключении» представляется фигура Уинфрида-Бонифация (это второе имя впоследствии дала ему Римская церковь), одного из виднейших деятелей миссии в Германии и церковной реформы в Галлии, теснее привязавшей ее к Риму. Сразу связавшийся с Римом и с каролингской державой, он для всех своих шагов получал благословение первого и поддержку последней. Он помазал на царство Пипина и его жену. Он возглавлял церковные соборы в Галлии каролингской эпохи, проводившие церковную реформу в тесной связи ее с Римом. Утвержденный апостолом Германии и архиепископом Майнца, он осуществлял миссию во Фрисландии, Баварии, Зальцбурге, Регенсбурге, Тюрингии, Гессене и снова во Фрисландии, где подвергся нападению язычников и был убит. Он оставил по себе следы в литературе педагогической и поэтической («Загадки») и был из тех англосаксов, которые в единении с римскою церковью и франкской державой были проводниками англосаксонской культуры и римской церковности, одним из ее агентов, которые, идя по следам кельтских, ирошотландских миссионеров (игравших какую-то диссидентскую роль в отношении Рима), осуществляли эту связь, как она прочно насаждена была со времен Августина Кентерберийского в Англии.

«Настали мирные, светлые времена. Многие благородные и простые люди из нортумбрийцев могут сменить оружие брани на монашеский обет. Чем кончится это – увидят следующие поколения. Таково в настоящем положение Британии, в лето от воплощения 731, в чьем царстве да возликует земля и вместе с радующейся в вере в него Британией да возвеселятся многие острова».

Отмечая эти заключительные записи «Истории англов», которых самые последние страницы дают ее хронологическое резюме, мы не можем не сказать о судьбе первых ее рукописей, в частности той – она отстоит всего на одиннадцать лет от завершения автором всего сочинения, – которая, написанная, по-видимому, в Эхтернахе в 746 г., попала в нашу ГПБ. Она замечательна тремя незаурядными чертами: 1) на полях ее заключительного резюме писец по образцу самой первой собственноручной рукописи «Истории англов» отсчитал от своего года годы назад и тем самым дал возможность установить этот год, а именно 746; 2) он дал в трехцветной эмали некоторые выразительнейшие incipit и портрет Августина; 3) на л. 46 он дал в северно-нортумбрийском наречии гимн Каэдмона «величию божию в мире» (см. наше издание в АМЕ и в Speculum, 1928 г.).

Одна из драгоценнейших англосаксонских рукописей VIII в. – рукопись Q.v.I № 18 нашей ГПБ являет прекрасный образец англосаксонского расцвета накануне поры, которой дается имя Каролингского возрождения.

Читайте также:

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *