Кассиодор и его деятельность

«Пока бушевали в Италии жестокие войны, – пишет в конце VI в. Кассиодор, – желание мое не могло исполниться. Во времена тревожные не находит себе места дело мира». Окружал ли этот желанный мир колыбель Кассиодорова насаждения, Вивария? «Манит вас, – говорит Кассиодор, – Виварийская обитель… Здесь открыты для вас прохладные сады… поток рыбой обильной Пеллены. Здесь в рощах горы Кастельской найдете вы тайные приюты…»

Эта идиллия, трагический фон которой сознавал Кассиодор, расцвела и завершила свой круг между двумя варварскими владычествами на древней земле Италии: остготов (489 –540), которое еще прикрывалось фикцией делегации власти, а вождь носил римские титулы, и другим, варварским, так сказать, чистокровным нашествием лангобардов (с 570 г.), которые на занятых ими территориях смели эту фикцию до конца.

Мастерская Вивария еще принадлежит к периоду, который принято называть «поздней античностью», а ее основатель – к эпигонам культурного Рима.

К биографии его, которою после ряда средневековых эрудитов, а затем гуманистов и ученых веков XVII –XIX занялись Моммзен и Траубе, а итоги подвели Гартманн и Шанц, опять возвращаются в наши дни. Факты установлены точно. Личность очерчивается противоречиво. Это фигура многоликая и сложная. Кассиодор, через которого прошел культурный перелом, весь отмечен внутренним раздвоением. Его любили называть: «последний римлянин и первый человек средневековья». Если не изобретатель, то носитель системы дуализма, притом в двояком смысле: римлянин, принявший варварство («готоримлянин») и поклонник паганистической литературной античности, приявший – и даже принявший сам монашество, он искал в обоих случаях амальгамы, которая оплодотворила бы противоестественный по первому впечатлению союз, и завещал на долгие века компромисс, легший в основание европейской культуры.

Vir clarissimus Flavius Aurelius Magnus Cassiodorus родился около 487 г. в сенаторской семье из Сирии (имя сирийского божества определило имя его рода). Отец Кассиодора, сановник Одоакра, а потом префект претория у остготского короля Теодориха, стоял в рядах партии, группировавшейся в Милане и искавшей соглашения между римской культурой и готской властью. Она отстаивала римские культурные интересы перед готской властью и блага готской защиты перед соотечественниками, настроенными непримиримо в национально-римском, политически консервативном духе.

В рядах консервативной партии стояли тогда одни из крупнейших культурных деятелей отходящего «сенаторского» Рима. То были Симмах и Боэций. Боэций в особенности – ученик греческой и римской философии, любимец Рима за свою широкую благотворительность, выдающийся теоретик поэзии и музыки, не мог уложиться в рамки компромисса. Сперва покровительствуемый Теодорихом, он, как и Симмах, рано уличен был в участия в антиготском заговоре, заключен в тюрьму и после довольно длительного пребывания в ней казнен. Это пребывание он использовал для философско-элегической поэмы «Об утешении философией», где символ «утешительницы», воплощенный образ прекрасной женщины, послужил в средние века литературным прообразом для ряда аналогичных комбинаций, и в частности Беатриче у Данте.

Молодому Кассиодору программа миланской партии досталась в наследство. В 18 –19 лет, квестор дворца, он стал автором актов государственной власти, идеализирующим языком ее программы. При преемниках Теодориха он получил префектуру претория и патрициат. В этом положении он пережил длинную цепь событий. Его бурное время неслось мимо него «событий полно, волнуяся как море-океан». Он пережил направляемый из Византии заговор своих старых римских друзей, крушение системы соглашения и резкое изменение политики Теодориха, гибель Симмаха и Боэция,, в дальнейшем вновь терпимое правление Амаласунты, интригу и: властвование сгубившего ее мужа Теодегада, свержение его военной партией, правление ее вождя Витигеса и его падение. Кассиодор присутствовал при первых шагах отчаянной борьбы за Италию с Византией следующих героев остготской державы. Но » Деятельной роли ои уже не дождался ее исхода – победы Юстиниана и установления глубоко реакционного военного режима Византии, который заставил Италию пожалеть об остготском владычестве и задним числом оправдать «готоримлян» типа Кассиодора.

Около 540 г. Кассиодор ушел от государственных дел к тишине библиотечной работы, из Равенны в Южную Италию, где около Тарентского залива, у городка Сциллаце, у него было имение.

Мы вступаем в политически пассивную, вторую половину жизни (почти столетней) «последнего римлянина». Вчерашний вдохновитель и панегирист сменяющихся владык равеннского двора становится смиренным библиотекарем, родоначальником многочисленных поколений «антиквариев», «либрариев», «скрипторов» средневековья.
Если в потопе, заливавшем античную культуру, Civitas Dei – средневековая церковь – оказалась «Ноевым ковчегом», отстоявшим ее обломки, то, во всяком случае, Кассиодор поставил эту задачу и взял на себя ее выполнение. И если (см. выше) устав Бенедикта Нурсийского стал символом недоверия и отчуждения от нее, то в грозной этой для культуры обстановке «последний римлянин», сенатор Вечного города, экс-секретарь готских конунгов осуществляет оказавшийся жизненным компромисс.

Сперва мечтал он о научно-учебном очаге, какие имели Александрия и Низибис. Однако впоследствии ему пришлось поставить более скромную задачу: библиотеку – мастерскую письма со школой при ней; садок-Виварий, где основой Писанию служила бы мирская наука, где наряду со «спасением души» служила бы мирская мудрость (eruditio saecularis), возрождая традицию познания «внешнего и внутреннего космоса». Кассиодор много говорит здесь о недостатке и суровости учителей. Недостаток должна была заполнить библиотека.

Насаждение Кассиодора им самим представлено в чарующей обстановке.

«Сциллаце, город Бруттиев, основан, говорят, самим Улиссом, разрушителем Трои… Развертываясь над заливом Адрии, он цепляется за окрестные холмы, точно гроздь виноградная, не для того, чтобы кичиться подвигом трудного своего восхождения. Он ищет насладиться зрелищем зеленеющих нив и лазурной поверхностью моря (caerula terga maris). Городок встречает солнце в момент, когда встает оно от своего ложа. Здесь грядущий день не шлет перед собою долгой зари. Но с момента появления трепетный свет (vibrans fulgor) выдает и самый светоч. Ликующим зрит город Феба. Он восходит в таком сверканье, что вопреки Родосу можно считать это место родиной солнца. Прозрачен здесь свет, мягок воздух, солнечна зима и полно свежести лето». Следует похвала рыбным богатствам моря, подле которого «человек охотно кормит своих любимцев…». «Зовет вас к себе Виварий… Здесь да будет уготован приют странникам и нуждающимся… Здесь обильно орошаемые сады, соседство рыбной Пеллены, служащей вашим насаждениям и вашим мельницам», общение братии и «отрада Кастельских горных приютов».

«Я должен вам высказать свое желание. Если иные из вас могут осуществить свой подвиг в телесном труде, мне гораздо более по душе труд книжного списателя: studia antiquariorum. Широко и далеко рассеивается написанное им. Блажен извол, похвальна усидчивость тех, кто вещает людям рукою, отверзает язык перстами, несет смертным молчаливое благо (salutem tacitam) и борется против соблазнов пером и чернилами».

В восстановлении программы Кассиодора часто подчеркивается исключительно то, что у него только идет впереди: Institutio divinarum litterarum. Как и лучший школьный авторитет своей поры Боэций, он принимает, разбивая только ее на два круга (тривия и квадривия), ту седьмиричную систему школьных наук, которая век тому назад, в конце жизни античной школы, установлена была сочинением Марциана Капеллы «О браке Меркурия и Филологии». Здесь, опираясь на Варрона, установил Марциан прошедшую через все средневековье систему «семи свободных искусств» (septem artes liberales). Кассиодор, глава обители и монах, не мог не выдвинуть вперед религиозной программы – от Октатевха до Апокалипсиса и отцов, от Августина до аббата Дионисия. Но уже и здесь рекомендуется «космография, которую надлежит читать монахам», и медицинская наука, хотя бы для практических целей. Вторая же часть трактата занята всецело «мирской наукой» с рекомендацией в основу положить чтение Доната как «пригодного для мальчиков».

О седьмиричном же круге наук, деля его на две группы, он выражается так: «Прежде всего скажем об искусстве грамматики… затем – об искусстве риторики, на третьем месте – о логике… на четвертом – о математике, которая сама объемлет четыре дисциплины, а именно: арифметику, геометрию, музыку и астрономию».

Покорный закону своего века, Кассиодор полагает или, во всяком случае, говорит, что мирская наука полезна лишь в той мере, в какой она помогает понять Писание. Но формально согласный в этом тезисе со своими современниками, он отличается от них тем, что воздерживается от его вечного повторения. «Античная литература, – замечает Роже, – не была спасена тем, что по поводу правил грамматики и риторики Кассиодор цитирует мирских языческих поэтов… Он не был сознательным борцом за них, и его намерением не было воспитать душу на их содержании… Но с теми средствами, какие он дал в руки своим „братьям», они всегда могли пойти дальше его намерений… И если сравнить его с другими современными ему учителями и почувствовать ту настойчивость, с какою они стремятся убить свободный порыв умственного интереса, нельзя не понять, что отделяет от них Кассиодора и как, идя по указанному им пути, не один из ищущих спасения оказывался соблазненным запретной силой мысли или чарами словесной красоты… Несмотря на все ограничения и пробелы, начертанный им план занятий не был заражен той беспокойной подозрительностью, с какою монашество относилось к человеческой любознательности. Указав путь, он не надевает узды на тех, кто двинулся по нему. И в этом была его оригинальность».

Читайте также:

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *