Бенедиктинское движение

Культурное движение «становящегося средневековья» в Италии, как и в Галлии, в очень видных его проявлениях – по образцу и в подражание христианскому Востоку (Египту, Сирии) – надолго закрепилось в движении монашеском. На Востоке связанное с Пахомием, Антонием, Василием Великим – на Западе, после эфемерных явлений монашества по уставам Мартина Турского и Кассиана Леринского оно пошло от инициативы Бенедикта Нурсийского. Как и большинство биографий «святых людей» (историческое житие придет, как известно, только с каролингской эпохой), биография того, за кем католическая церковь закрепила эпитет «отца монахов» (pater monachorum), состоит почти исключительно из легендарных туманностей: море, из которого возникают только несколько твердых островков – географических названий общежитий, основанных Бенедиктом главным образом в Нижних Абруццах: Монте-Кассино, Субьяко и Эффиде (ныне Альфидена), да три имени его учеников – Мавра, Плацидия и сестры героя Схоластики. Все остальное – лишь цепь чудесных рассказов «чудотворных деяний» неопределенно-общего содержания уже в самой ранней и, казалось бы, «подлинной и авторитетной» биографии. Ее автором был папа Григорий Великий (I), составивший ее со слов упомянутых учеников. Но кто знает, с какою быстротою превратилась в фантастическую легенду – в устах его соратников – даже военная история Наполеона, не удивится еще более фантастическому превращению жизни «отца монахов» в мистически-приподнятом восприятии начала средневековья. Критик бенедиктинской традиции, кроме перечисленных собственных имен, личных и географических, не отвергает как правдоподобное событие только бегство Бенедикта из Рима, считая, конечно, невероятным «младенческий возраст» спасающегося от языческой скверны и участие в этом эпизоде мамушки «святого младенца».

В жизни отца западного монашества нет ни одной точной даты. Те, которые пыталось установить остроумие, часто даже и незаурядное, таких ученых XVII в., как Мабильон (рождение героя на 480 г., смерть его на Пасху 543 г. и основание Монте-Кассино на 529 г.), разбиваются при ближайшем анализе. И только с датой 542 г., но в особом смысле, можно считаться как с реальной. Это дата опустошительного прохождения остготского короля Тотилы по Южной Италии, прохождения, во время которого – по сказанию, сохранившемуся у Григория I, – «отец монахов» предсказал грозному своему гостю через девятилетний срок «конец царствования и смерть». Имела ли или нет место в действительности эта эффектная беседа – папа Григорий в ту эпоху, когда он жил, – а было это вскоре после этих событий (или измышлений) – считал ее возможной, хронологически допустимой. Из всего этого вытекает только одно – правдоподобность фиксации жизни Бенедикта Нурсийского на конец V – начало VI в. Все же остальные его жития, не исключая и гимна его ученика Мавра, отстоят не меньше, чем на три, а то и на пять веков от его жизни и сами опираются на Григорьеву «Книгу диалогов» – самый ранний и самый авторитетный, хотя сам по себе достаточно сомнительный материал.

Отсутствие иного могут возместить кое-какие догадки. Горные приюты Кампаньи рано стали убежищами греческих отшельников Юга. По их примеру тяга к аскетической жизни увлекала созерцательные натуры латинского населения соседнего мирового города, особенно в годы нашествий и катаклизмов, вызывая бегство их от «языческой скверны» Рима, где еще мощно цвел паганизм. Насколько легко находился человеческий материал для подобной пропаганды, видно из того, что Бенедикту скоро удалось набрать его на три скоро ставшие знаменитыми обители. О жизни этих последних больше и отчетливее, чем о жизни основателя, рассказал текст бенедиктинского устава, Regula s. Benedicti, где, впрочем, опять встречаемся с вопросом о подлинности.

Ее в XVII в. отверг «ученейший и парадоксальнейший» эрудит иезуит Жан Ардуэн. Откинувший всю средневековую и часть античной литературы в качестве «подделки средневековых монахов», он считал фальсификацией и устав Бенедикта. Он шел дальше, отвергая реальность и самой его личности. «Парадоксальнейший человек» в обоих вопросах остался одиноким. Ни один из самых острых умов эпохи, как его собственной, так и более поздних, не пошел за ним. Но яростный его скептицизм оказал науке текстов, связанных с Бенедиктом Нурсийским, неоценимую услугу. Он вызвал к жизни такое пристальное к ним внимание и привлек к их проверке такие первоклассные умы, что около них создалась целая критическая наука, основанная на лучшей рукописной традиции. Она составила гордость западной науки, особенно в трагической фигуре гонимого, а после смерти его чуть не канонизированного мюнхенского еврея Людвига Траубе.

Трудно отвергать подлинность этого текста. О написании его Бенедиктом говорит такой близкий по времени свидетель, как Григорий I. Еще замечательнее, что пресловутый устав дошел в ряде рукописей, очень ранних. До 1000 г. их имеется 15, причем две из них относятся к векам VII (Оксфордская рукопись) и VIII (Тегернская рукопись). И хотя из новых ученых никто не держал в руках изначальный текст собственноручного устава Бенедикта, хранившийся, очевидно, в Монте-Кассино, но каролингская переписка содержит для 787 г. сведения о том, что по желанию Карла Великого тогдашний монте-кассинский аббат Теодемер вместе с «образцами монте-кассинского хлеба и вина» послал ему список с устава, правдоподобно оригинального.

Над вопросом этого оригинального текста и генеалогией его рукописей и открывается виртуозная работа Л. Траубе, образец его мастерства.

Мы не будем углубляться в вопрос, как жил текст бенедиктинского устава от Бенедикта до Оксфордского кодекса, когда мы можем его сами осязать, и внесла ли жизнь и литературная работа какие-нибудь наслоения. Несомненно одно – и кропотливые исследования Траубе доказали это – текст этот, в основе написанный Бенедиктом, в течение веков подвергся немногим изменениям. Века эти его хранили верно, почти неподвижно, и он восстанавливает монашеский быт Италии V –VI вв., а в дальнейшем и остальной бенедиктинской Европы.

По вопросу об источниках творчества Бенедикта нетрудно догадаться (что говорит и он сам), что он вдохновлялся уставом Василия Великого и Кассиана Леринского.

Каковы же основы монашеского быта по этому уставу, захватившему в веках VI –X весь Запад?

Исследователи метко подчеркивают, что он носит характер очень «римский» – строго «законодательный». Предоставляя ближайшему определению аббата немногочисленные детали жизни,, подавляющее их большинство устав кодифицирует до последней черты.

Через эту мелочность глядит римский законник, заботливый до мелочей устроитель «спасения» душевного и вместе трудолюбивый – конца античности – италийский мужик, в пору бурь и смут особенно заинтересованный культурой – в возможно мирных условиях – монастырского своего уединения: содержанием в порядке колодца, поднятием нивы, ремонтом мельницы и печи для выпекания хлеба.

И вопросы ремесла оговорены в уставе. Слабые и непригодные к тяжелой полевой работе становятся мастерами (artifices) не только для нужд братии, но и на продажу произведений работы в пользу монастырской кассы, так, однако, чтобы «не наживаться и продавать дешевле, чем все другие».

Устав определяет и время работы. Более долгий дневной свет летом, чем зимою, увеличивает эту работу летом, как и сроки дневных отпусков братьев, отправляющихся на близкие расстояния в роли курьеров, письмоносцев и с иными поручениями. Они не должны отлучаться более чем на несколько дневных часов, «принимать пищу вне монастыря… даже если бы их усиленно приглашали».

Молитвенные упражнения, как и физический труд, строго расположены по часам с их относительным значением. Время дневного света, неодинаковое для зимы и для лета, делилось на промежутки: «утренний час» (matutina) – до солнечного восхода, первый (prima), совпадающий с восходом, третий и шестой – полдень (sexta), доныне в итальянской «сьесте» сохранивший значение «мертвого часа». «Час 9-й» за три часа предупреждал час заката (vesper), за которым через 3 часа следовало «завершение дня» – комплеторий. Ночь прерывалась только бдением (vigilia). Все эти сроки отмечались чтением псалтыри и гимнами. В большинстве дворов древних итальянских обителей и до сих пор тень солнечных часов говорит о неодинаковых летом и зимою солнечных часах.

Обычный бенедиктинский стол (исключением были только полупостные дни: среды и пятницы и постные до вечера дни «четыредесятницы») не был «голодным пайком». Монахи получали дважды в день по два горячих блюда плюс зелень и фрукты; к этому по доброму «фунту» хлеба (в полкило весом) да полфляги вина. Если это последнее монастырь не всегда мог им доставить, братия приглашалась «благодарить бога и не роптать». Это, собственно, был недурной крестьянский стол. Такою же была и постель (матрас, одеяло и подушка; спали монахи одетыми), и одежда. Цвет ее долго не указывается, и только с VII в. попадается название «черных монахов» (monachi nigri) в отличие от более поздних августинцев, усвоивших белую одежду. Основной устав требует простой одежды из куккуллы, туники, гамаш и сапог.

Главные предписания устава касаются не материально-хозяйственных тем, но моральных требований и духовных упражнений: с характерным цифровым педантизмом устав различает «12 ступеней послушания» и «72 метода поощрения» добрых дел. Вся совокупность требований, предъявляемых новицию, имела репутацию трудновыполнимой. Твердости обета склонны были не доверять, и «постучавшему в двери обители» предъявляли ряд суровых испытаний, прежде чем зачислить его в земные ангелы: он выслушивал чтение устава несколько раз через определенные сроки, в течение которых, живя сперва в «покое для гостей», потом – в «келье новициев», получал от старшего брата разъяснения. Акт принятия осуществлялся в оратории. Будущий брат письменно слагал три главных обета: постоянства, чистоты нравов и послушания. Возможно было вводить в монастырь и детей, обет за которых давали родители, причем в ладони ребенка клали элементы причастия, а его руки оборачивали в алтарный покров.

Есть в бенедиктинском уставе предписание, которое возбуждает, не разрешая его, один из интересных вопросов жизни ордена в самую его раннюю пору. Кроме постельного прибора, платка и иглы, устав предписывает монаху поясной нож, аспидную доску и грифель. С ними он рекомендует ему «любовные» отношения. «Точно подругу (amicam), держи их при бедре». Вместе с правилом собственноручного письменного сложения обета этот параграф говорит об общей обязательной грамотности монахов. Но для чего служила она и рядом с письмом поощрялось ли чтение? В какой мере двигал вперед просвещение устав того ордена, который в дальнейшем станет энергичным двигателем книжного дела?

Ответа на это не дает устав. Биография самого Бенедикта и та специфическая его репутация, которую лелеял папа Григорий, cам принципиальный «невеглас», была слава «зная незнающего и мудро неученого». Вероятнее всего, первые полвека загадочной жизни своей в горных приютах Абруцц орден прожил в тишине и отчуждении от «суетной мудрости», гордый славой «благочестивого невежества».

Взлет просвещенческих стремлений начнется для него с эпохи Кассиодора.

Бенедиктинский устав и культурный быт монашества недолго удержали границы Альп. Уже с VI в. они перекочевывают в Трансальпийскую Европу, неся за собою привычное им расположение монастырской усадьбы с ее садом и фонтаном, южные культуры итальянских насаждений: виноградники, шелковые деревья, южные яблоки и груши, персики и миндаль – все эти насаждения в их воздействии не только на барские поместья, но и на культуру деревень. Но об этом – в дальнейшем.
Принцип равенства и взаимопомощи, объявляемый уставом, покрывается принципом иерархии. Аббат, владыка (dominus), «наместник Христа», в киновии, в сущности, полновластен. Обсуждая важнейшие вопросы в конгрегации (пленарном собрании братии), менее важные – в комиссии старейшин, решает их он единолично. То же собрание определяет вопрос о выборе владыки. Право на его звание в принципе не дается ни чином, ни старшинством, но «достойной жизнью» и «выдающейся мудростью». Решает pars maior et sanior – «большая и более благоразумная часть». А если то и другое не совпадают?.. Кто судья? Епископ или соседний аббат. Они могут опротестовать «неразумное» решение и наметить кандидата. Зная эту возможность, братия заранее справляется с их мнением. Внутри конгрегации ниже аббата стоят приоры, деканы и остальные монахи в порядке степеней, По которым расставляет их воля аббата. По ним они занимают места в хоре, подходят к причастию и «поцелую мира». Младшие обязаны старшим безусловным повиновением и почтением, не имея ни права возражений, ни заступничества, менее всего в случае дружбы или родства.

При общем притязании «земных ангелов» на идеальную жизнь отступления нередки. Они вызвали детально разработанный кодекс наказаний, применяемых аббатом. Первое запоздание к столу отмечается выговором тайным, повторное – публичным: лишением вина, отсаживанием за особый стол. Более суровые кары за нарушение целомудрия, послушания, смирения. Это разные формы «отлучения» от жизни братии в трапезе, в молитве, в хоре. Нераскаянные изолируются от всех, и только один из старших братьев приставляется к нему, чтобы «утешать» его и приводить к покаянию – акту, в котором упорствующий должен лечь у дверей оратория и кидаться к ногам проходящих. Кого не сломило и это испытание, подвергается телесным ударам. На более молодых удары и лишение пищи вообще налагаются легче и чаще, даже за более легкие вины. Для старших самым тяжелым и постыдным наказанием считалось «публичное о нем моление» и затем изгнание из обители с возможностью, правда, трехкратного возвращения, после чего уже перед упорствующим в грехе двери обители закрываются навсегда.

Общение с внешним миром выражается в приеме гостей, где, впрочем, деятельно участвуют лишь аббат да специально для того назначенный брат, приветствующие гостя водой для омовения рук и беседой.

Насколько высоко ставит автор устава жизнь анахоретов – полных отшельников, настолько же несочувственно отзывается он о сарабитах – уходящих от киновии, чтобы свободно и с риском впадения в «противоестественный грех» жить по двое и по трое в малых обителях, а также жировагах – бродягах, привитающих на короткие сроки то в том, то в другом монастыре. Те и другие «только обманывают бога своей тонзурой». С вторжением лангобардов в Италию связана катастрофа в жизни Монте-Кассино. В 580 г. обитель разрушена «свирепейшими из германских насильников», вынуждая к бегству в Рим ее население с хранившимися у них реликвиями и с подлинной рукописью устава. Тогда папа Геласий отвел бенедиктинцам для жительства место неподалеку от Латерана, и в течение двух с половиной веков жизнь ордена связывалась с Римом и с папством, из представителей которого не один начинал карьеру в качестве бенедиктинского монаха – до 720 г., когда Григорий II послал большую часть братии обратно на Юг, вручив ей подлинный устав для восстановления Монте-Кассино, лежавшего в развалинах. Папы Григорий III и Захария всячески покровительствовали обновленной обители, которая вскоре достигла роскоши, становясь постепенно знаменитым местом паломничества для всей Европы.

Сравнивая бенедиктинский устав с восточными уставами Пахомия, Антония, Василия Великого и некоторыми западными – Кассиана, Колумбана-ирландца, Цезария Арльского, можно сказать, что большая распространенность бенедиктинского устава в дальнейшем в значительной мере объясняется его особенностями. На фоне крайне суровых, почти антигуманных уставов Пахомия и Колумбапа бросается в нем в глаза относительная умеренность, свобода, мягкость, на фоне неопределенной общности Кассиана и Цезария – дух законодательной отчетливости, хозяйственной активности, на фоне теологической превыспренности и расплывчатости, философской отвлеченности большинства этих уставов – житейский реализм бенедиктинства. Наследники юристов, хозяев, практиков римского прошлого, бенедиктинцы вслед за ними ж благодаря тем же качествам пускаются на завоевание мира, за Альпы, за Ламанш, за Рейн и Дунай.

В победоносном распространении ордена в католическом мире на базе этих основных качеств сыграла роль – с известного момента – нарочитая политика пап. Григорий Великий, в полулегендарной биографии прославивший устав и его автора, принявший его к личному руководству в той обители (св. Андрея), где сам был членом и главою, прямо содействовал его пропаганде в; Англии через ее миссионера Августина Кентерберийского, в Галлии – через королеву Брунгильду и в Лангобардском королевстве – через королеву и бывшую баварскую принцессу Теодолинду. За Рейном она, эта пропаганда, двинулась с миссией Бонифация, привезшего из Англии сочувствие бенедиктинскому уставу. Но особенно широкий, официальный размах она получит с папами каролингской эпохи и ее королями и императорами: через самого Карла Великого и его сына Людовика, так как она лент на подымавшуюся волну императорского единства и католического равновесия.

С каролингской историей и галльской ориентацией движения бенедиктинского ордена связана его реформа, возглавляемая именем другого Бенедикта, сына графа Магеллонского и воспитанника двора Пипина и Карла Великого. Уже неудовлетворенный падающей дисциплиной бенедиктинского ордена в Галлии, этот второй Бенедикт создает в родовом своем имении Аниане в Лангедоке монастырь, в котором восстанавливает во всей строгости устав нурсийского предшественника, дополнив его «укрепляющими строгость жизни» пунктами других уставов. При императоре Людовике Благочестивом на Аахенском соборе 817 г. принят еще более четко оформленный устав из 80 положений, проводившийся при личном участии и нажиме императора. Устав Бенедикта Нурсийского-Анианского впоследствии почти всюду лег в основу будущего клюнийского устава (см. ниже), более всего характерного для Франции.

Заключив союз с воссозданной им Западной империей, папство все глубже проникается стремлением господствовать в католическом мире. Бенедиктинские монастыри, один за другим возникая по инициативе пап и императоров, освобождаясь от авторитета ближайшего епископа, подчиняются nullo medio («без посредника») римскому первосвященнику. Так, ограбляя помазанную им Империю, папство островами расширяет свою опору, круг подчиненных ему черных сил, реально строя свою форму теократии. Выдержка и настойчивость, с какою папство VIII –IX вв. распространяло бенедиктинский устав, впоследствии покрывшийся клюнийским движением, сыграли могущественную роль в выковывании церковного аппарата, ставшего в гармонию со строем и духом феодального мира.

Через бенедиктинский орден пошло из Италии в северо-западный мир насаждение высшей, итальянской земледельческой и садоводческой культуры. Заветы Кассиодора определили (см. ниже) его культурную книжную пропаганду.

Так вышла из Южной Италии двоякая волна, насадителем которой был по директивам и под защитой папства бенедиктинский орден.

Выше мы отметили, что взлет просвещенческих устремлений начнется для него с эпохи Кассиодора. Навряд ли можно отрицать, что на эти пути косвенно поставит его воздействие той жизни, которая развернулась в остготской Италии.

Читайте также:

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *