«Восстание Этьена Марселя»

К Вашей работе, Сергей Матвеевич, было гораздо труднее подойти, чем к большинству предшествующих диссертаций, которые здесь прошли перед нами в этом году. И это не только ввиду ее недостатков, но зачастую ввиду ее достоинств, во всяком случае, скажем так – особенностей. И прежде всего особенностей ее конструкции. Вас это с первого взгляда удивит, потому что (Вы и сами чувствуете это, и от нас уже отчасти слышали) в Вашей конструкции, во всяком случае в отдельных ее частях, есть нечто очень прозрачное, литературно метко и ярко схваченное. Я это вполне признаю, буду в дальнейшем иллюстрировать. И тем не менее…

Во-первых, в работе нет оглавления. То, которое у Вас дано, – если только отрешиться от первой, вводной главы, – это пять почти «шекспировских» актов драмы: «Происхождение наваррской интриги», «После Пуатье», «Восстание 22 февраля», «Блокада Парижа», «Смерть Этьена Марселя». Нельзя не признать, что в нарративном, так сказать, разрезе, эта table des matièrs настраивает читателя в направлении большого и напряженного интереса, который отчасти и будет удовлетворен. Но это оглавление не может не смущать исследователя, который является марксистом или максимально хотел бы и должен был бы им быть пред лицом Вашей диссертации, захватывающей такую ответственную тему.

Я чувствую Ваше протестующее движение: я, С. М. Пумпянский, и сам марксист, и хотел бы думать, что в моей работе могут мириться и даже поддержать друг друга Шекспир и Маркс, что одно другому не мешает, но оба аспекта – литературно-драматический и иссдедовательско-марксистский – гармонируют и взаимно сопряжены.

Вы можете поверить, Сергей Матвеевич, что в моем лице Вы, может быть, максимально нашли читателя, который хотел бы с этим согласиться и готов заранее оценить такую гармонию, если она имеет место, если она безупречна. Безупречна ли она у Вас? В этом позвольте несколько разобраться.

В дальнейшем я выскажу возражения против всего выбора Вашей темы, захваченной с такой широтой, но это в дальнейшем, когда вопрос будет яснее. Сейчас же я очень возражаю против Вашего «пятиактного» оглавления прежде всего потому, что оно никак не детализировано и все те иногда очень деловые и очень марксистские вещи, которые скрываются в пяти сакральных актах, не обозначены отчетливо. Откуда читатель мог бы подойти к ним ближе? Вы должны бы обозначить параграфы.

Казалось бы, Вы могли бы оказать ему помощь еще одним – вашими тезисами. За них и хватается всякий, кто хотел бы овладеть Вашей работой, ее достижениями, ее конструкцией. Следует сказать: здесь он терпит серьезные разочарования.

Как я уже имела случай Вам отметить: то, что должно бы быть скелетом в тезисах, не подходит как основа к живому телу исследования. В тезисах – так ждет читатель – Вы должны бы сказать все, что является Вашими достижениями. Так ли это на самом деле?

Нет, это не так. Всех тезисов у Вас тридцать два, которые должны бы резюмировать достижения Ваших пяти (считая вводную, шести) глав, т. е. 300 страниц. Из этих тридцати двух пятнадцать тезисов, т. е. половина, резюмируют только вводную главу, т. е. первые 47 страниц: меньше чем одну шестую. Достижения остальных 250 страниц включены в семнадцать тезисов. Из них последний – длинное положение т. Сталина, которое могло бы быть заключительной цитатой к тексту, но не тезисом Вашей работы. Значит ли это, в самом деле, что достижения «шекспировских» глав так относительно мало значительны? Никак нет. Они часто значительны и ценны, ценны не только «драматически», но и марксистски. Но Вы почему-то их не подобрали в форме тезисов. Вы как будто искали – в тезисах – не изложить Ваши завоевания, а только условиться с читателем насчет неких общих положений.

Вы определенно поступили не к Вашей выгоде. И если, с одной стороны, как будто оказались слишком велеречивым, придавая всему указанный приподнято-драматический вид, то, с другой – оказались слишком скромным, скрывая или убирая с видных, выигрышных мест Ваш подлинный иногда марксизм.

О том, как и где Вы его если не запрятали, то не озаботились выявить ни в тезисах, ни в оглавлении, я скажу в дальнейшем. Это относится к тем местам Вашей работы, где Ваше être выше, чем Ваше paraître. Здесь же, сейчас, оставаясь возможно краткой, я отмечу, где Вы явно и очевидно против марксизма погрешили, оставив прямо пустые места вместо живых entités. О подобных прегрешениях скажут многие из присутствующих здесь марксистов. Поэтому я могу быть вдвойне краткой.

Меня сразу поразила во вводной Вашей главе и в многочисленных ее выражающих тезисах одна вещь. Вы даете очерк французского общества накануне Столетней войны: его структуры, его экономики, его намечающихся противоречий, тех общественных сил, тех ушибленных-мест и тех в ощущении этого ушиба волнующихся сознаний, которые объясняют катаклизм середины XIV века – Парижскую революцию.

И вот в этом предварительном очерке групп и деятелей, которые завтра подымут движение и заставят трепетать королевскую власть, мы найдем несколько слов о крестьянах, очень много – о буржуазии: о купцах, промышленниках, сукно- и виноделах (в скобках: нет ли у Вас чего-то маниакального с этим виноделием и сукноделием?), о торговцах по воде, о которых Вы заводите речь от яиц Леды: nautes Тибериевой эпохи, о попытках междугородских объединений.

Но ни слова, ни звука о дворянах мелких и средних (отчасти и о крупных могла бы идти речь). Потому что ведь и они одно время были деятельной силой революции, и у них есть свои ушибы, и они ищут перемен, и в течение известного времени поддерживали буржуазию, которая у Вас оказывается здесь одинокой, почти в безвоздушном пространстве. Эти элементы в игре Вы элиминировали, навряд ли правильно отождествив их начисто с силой и волей феодальной старины. Ведь и дворянство этой поры сложнее его реакционной верхушки, и Париж сложнее буржуазии или патрициата, как Вы его называете.

И в королевской игре налогами были моменты, когда она почти в равной мере придавила многие элементы дворянства, не говоря о том, что как будто Вы слишком упрощенно объясняете итоги – для купечества – игры с монетой. Но об этом, я думаю, скажет другой.

Сейчас я буду говорить о другом: о том, до чего я добралась после не очень легкого плавания между (неозаглавленными!) параграфами Ваших пяти глав, стремясь оценить Ваши фактические достижения и Ваши марксистские построения и находки – то и другое переплетенное, говоря правду, довольно прихотливыми узорами. Чтобы взвесить итоги и пройденный путь, я мысленно стремилась восстановить историю, внутреннюю ткань Вашей работы, интимную лабораторию, в которой меня иное восхищало, а иное вызывало протест.

Я пришла к догадке – Вы меня поправите, если я ошибаюсь,– что в истории Вашей работы был интересный этап, которым Вы обязаны совокупности Вами проделанной в ЛГУ школы. Специально марксистскими вдохновениями Вашей работы Вы обязаны, конечно, Вашему прямому руководителю О. Л. Вайнштейну. Но период, когда Вы проходили общую школу в аспирантуре ЛГУ, отличался известным своеобразием: в руководстве аспирантов участвовала тогда вся профессура. И все проходили через ряд семинариев, приобщаясь этой общей школе. Вы все прошли вспомогательные дисциплины, много работали над историографией и источниковедением, усваивали навыки лабораторной научной работы. В некоторых отношениях Вы, Ваше поколение выходило хорошо вышколенным технически и научно.

И когда Вы задумывались о возможном типе первого очерка Вашей работы, я помню, как мы говорили с Вами о регестах трех ответственных годов Вашей эпохи.

На составлении регест сформировались некогда многие из лучших ученых Monumenta Germaniae и Institut de France. Вы и тогда не представили таких регест. Но ясно, что нечто в этом направлении Вы и тогда, и впоследствии сделали. Эта работа принесла Вам огромную пользу. Пусть в этом направлении Вы перегнули палку, что я буду иметь случай Вам иллюстрировать.

Работа составления регест – в чем ее суть (описание) – не всегда ведет к выводам широким. Но она, заставляя оценить каждый, так сказать, микрон текстуальных показаний и привести эти микроны к перекрестному допросу, очень обостряет внимание, вызывает на сопоставление, борьбу, формирует способность четко и точно очертить искомый факт, фигуру или черту и оценить каждую краску данного текста. Не всегда вытекающее отсюда широкое построение, однако, получается зачастую доказательным, живописным и часто с сильными элементами самостоятельности.

Вы проделали эту работу с большою любовью, и ее положительный результат часто налицо. Я не только имею в виду то, что очень часто изложение получается картинное, проникнутое красками подлинника, остроумно обставленное цитатами из подлинных текстов. Но интересно, что у Вас часто получаются оригинальные построения, новые и убедительные и часто в лучшем смысле слова марксистские. Я не могу останавливаться на этом долго. Я только перечислю удачно сложившиеся эпизоды.

У Вас хороша характеристика Карла Злого с остроумным марксистским учетом значения этой фигуры для интересов парижского купечества и политических комбинаций Этьена Марселя.

Хорошо по многочисленным текстам проработана и вылеплена фигура дофина и начерчены заложенные в ней возможности.

Как ни беглы, они подлинно точны и остроумны в своем легком сарказме – зарисовки фигуры Иоанна Доброго.

Из обвинительного акта Вы тонко и убедительно восстанавливаете личность, мотивы и карьеру честолюбца Робера Лекока.

Хороша портретная галерея королевских чиновников Совета. Это целая группа живых фигур с общей ее маркой.

Характеристика героя движения, Марселя, к сожалению, оказалась разнесенной на несколько глав, одни из которых занимаются экономической историей его семьи по разным документам; хотя, надо сказать, жатва нового тут не очень богата, но все это точно. Характеристика личности Марселя извлечена из его писем, и здесь многое производит впечатление и новое, и убедительное. Я бы только предпочла видеть комментарий не в скобках, но в примечаниях.

Из очерков не личного, но более общего, построяющего характера, которых у Вас вообще меньше, чем их должно бы быть, я отметила бы с. 140–150: анализ Великого ордонанса. Уж какой-какой, а подобные параграфы совершенно непременно должны бы быть озаглавлены особо в работе. В них была бы помощь читателю-марксисту, вообще Вами обиженному в интересах любителя историко-нарративных и литературных впечатлений. В анализе ордонанса, в его синтетической характеристике, в защите его феодального своеобразия от покушения новой историографии сделать некий мимикрис под новые революционные идеи я вижу Вашу заслугу. Вы доказываете правильно, что ордонанс «умещается в XIV век», хотя я считаю неудачным Ваше выражение, будто он «ближе к Иерусалимским ассизам, чем к “Духу времени”». Что это, кстати, за «Дух времени»? Не разумеете лег Вы под этим «Дух законов»? Иерусалимские же ассизы Вы, я не знаю, зачем и цитируете. От королевского ордонанса они уж очень далеки и по теме и по обстановке. Но я ценю в Вашей характеристике некоторые ее формулы, и за них нечто готова была бы Вам простить.

Перехожу к Вашему обследованию материала и некоторым новым извлеченным из него выводам.

Вы, несомненно, очень внимательно читали пренебреженную ближайшими историками движения «Нормандскую хронику», Вы извлекли из нее ряд верных, отчасти новых положений.

По другой линии: Вы тщательно изучали карту Франции и пути по ней (и отношения в ее пределах) Ваших героев, индивидуальных и коллективных. Вы хорошо знаете план Парижа в изучаемые годы, и события и сцены, в нем отыгрывающиеся, получают у Вас живость, точность и конкретность. Все это достоинства Вашей работы, и к ним во многих отношениях привел Вас метод регест. Я повторяю: при изучении исторических узлов с такой сложностью и богатством фактических отношений – Welt der Thaten – на базе такого богатого мира источников этап регест очень полезен для историка, незаметно в нем формируя драгоценные свойства и откровения.

И однако. Метод регест хорош как временная школа. Эту стадию надо одолеть и преодолеть. Как в гетевской «Коринфской невесте», марксист должен сказать себе: «И покончив с этим, я иду к другим. Должна идти за жизнью вновь». Казалось бы, это правило совершенно обязательно для марксиста. Перед ним, в Вашем случае в особенности, такая большая и серьезная задача.

Вы не преодолели регест. Вы в них тонете. Вам надо было гораздо больше ориентироваться на эту Вашу серьезную задачу, ве ограничиваясь сорока страницами предисловия. Драматические сцены, личные характеристики, попутные литературные экскурсы занимают у Вас слишком много, незаконно много места. Мысль, марксистская мысль, восстановление процесса социальной жизни в годы напряженнейшей ее борьбы у Вас принесена в жертву, задерживается, угасает за эпизодами, обедами, ужинами и т. д. То, что должно бы быть в центре, отходит на периферию, излагается попутно. Даже – я говорила это – хотя бы оглавлением параграфов не выдвинуты анализ ордонанса, восстание Жаков, гибель революции. У Вас регесты съели процесс жизни, и «Шекспир» в кавычках поглотил Маркса. От этого Ваше введение оказалось одиноким и пустым; Ваша работа при всем признании ее достоинств несовершенна. Сделанное Вами ценно и, конечно, заслуживает первой ученой степени. Но оно могло бы быть и проще, и лучше, более исторически несомненным, более марксистским.

И прежде всего, если бы Вы взяли не такую широковещательную тему. Вы знаете, как я ей не сочувствовала в этом слишком широком охвате, как я надеялась, что Вы найдете метод сузить ее, поставить строже и свежее. Вас увлек Шекспир.

Другой крупнейший пробел, который не сказался ни в оглавлении, ни в тексте, ни в тезисах. Полное умолчание о том стремлении к национальному объединению, которое характерно для всего движения, было душой его и душой его души: Этьена Марселя. Это явление новое и характерное для XIV в. Об этом ни звука. (То, что сказано на с. 145, – не то: идея национальной защиты. Впереди всего – вопрос о войне.)

Со всем этим узлом отношений было бы легче справиться, если бы Ваша тема не была бы такой всеобъемлющей. И Вы, как Ваш предшественник, взяли тему рискованную: слишком громадную по захвату, слишком яркую по драматическому прохождению актов. Да еще Вы стремились начинать ее слишком издали: объяснить самое происхождение Столетней войны. Вы поставили себя в положение трудное и клубка, который схватили, не распутали.

Я думаю, Сергей Матвеевич, что Ваша работа, как и другие из разряда лучших работ, которые прошли перед нами на этой кафедре, могла бы быть напечатана. Если по чисто научной линии против нее можно кое-что возразить, зато она отличается значительными литературными достоинствами, и из нее можно сделать увлекательную книжку. В предвидении этой возможности я не буду скрывать своих придирок и скажу о замеченных мелочах.

Вот эти мелочи: Что это у Вас за «Карл Евре»? Почему Евре, а не Эвре (ведь Вы не напишете же «Ернст» или «Ермитаж»). Но дальше, почему этот непереваримый камень–Карл «Евре»? Надо или Эврейский или барон Эвре. И то же самое: не лучше ли Бурбонский, а не де Бурбон?

Почему французское -en, которое дает -ан, Вами транскрибируется как -«ен»: Перренс, Сенлис. Это неправильно. Я думаю затем: надо Лиль (долгое и), а не «Лисль», Лоррис, а не «Лорри» (об этом уже была речь). Затем ни в коем случае не Saint Germain d’Auxerrois, но Auxerrois. Затем. Ваши грамматические упражнения заставили вспомнить одну очень милую мою коллегу юности по курсам, которая, требуя свое руководство по логике Минто, говорила: «Товарищи, дайте мне мое Минто», так как Минто, кончаясь на – о, вызывал у нее мысль о среднем роде. Так у Вас города «Мо» и «Монтеро» оказываются среднего рода: «Мо имело», «Монтеро было». Я думаю, также нехорошо «капитульный», надо капитульский. Не понимаю, что у Вас значит: «клирики, каноники или клерки»? Какую разницу во французской обстановке Вы полагаете между «клирики» и «клерки»? Хронология средневекового дня у Вас небезупречна. Heuvre environ tierce Вы толкуете как «полдень». Полдень соответствует «шестому», а не «третьему часу» в средневековом счете, как и теперь еще в итальянском: siesta.

Затем. Мы уже согласились, что в Вашем стиле много достоинств: он жив, часто остроумен, живописен: свет и тени в нем часто выгодно для впечатления драматически чередуются, прекрасно воплощаются цитаты, и это общее достоинство заставляет желать, чтобы книга Ваша была напечатана для широкой публики. Но есть и эффекты подчас сомнительные. Я приведу несколько примеров и выскажу пожелание, чтобы Вы от них освободились, печатая Вашу книгу вполне или отчасти. Иные вещи Вам поставил бы в упрек читатель со строгим вкусом, скажем, Чехов или Ланглуа. Средний читатель многим будет доволен и даже в восторге.

У Вас несколько много таких вступлений в главы, которые, так сказать, живым темпом хотят ввести читателя in medias res, претендуют на драматизм и неприятно повторяются. Например: с. 72, глава V начинается так: «5 апреля дофин давал обед», а глава III, с. 81: «19 сентября Черный принц давал ужин». И в таких случаях приемы шекспировские начинают сбиваться на приемы исторических романов Алтаева. Мне невольно вспомнилось одно из таких вступлений, очень у него обычное: «„А–а–а!» Кричал высокий человек, врываясь в толпу на площади. Дело происходило во Флоренции в 1485 году».

Такой прием на неопытного и наивно впечатлительного читателя производит неодолимое действие. Но опытный коварно улыбается.

Или некоторые условно мрачные эффекты, достигаемые фразами, как: «Постараемся освободить образ Карла от окружающей его густой пелены романтических преувеличений… претензий, которые сплелись с некоторыми жгучими вопросами в запутанный и кровавый клубок (с. 49–50). «Не отсюда ли тянутся нити к руанской трагедии» (с. 64). «В эти декабрьские дни, когда в королевском дворце плелись паутины заговоров и смертельная вражда внутри королевского семейства разгоралась все более мрачным пламенем». Есть и отдельные, далеко не удачные словесные эффекты и это – в случаях деловито-серьезных. Так, например, у Вас монетные мутации почему-то напоминают Вергилиев ад, да еще (par dessus Ie compte) первозданный хаос. Это уже премия публике! Вергилиев ад – куда ни шло (я по хронологической близости предпочла бы Донателло). Но как такая сложная, искусственная и чисто человеческая вещь может напомнить «первозданный хаос»? Хаос, если хотите, пусть только не «первозданный».

Но этих примеров достаточно. Я к ним придираюсь из желания выровнять Ваш стиль. Еще и еще раз. Я считаю, что в Вашем изложении есть незаурядные литературные достоинства. Я о них говорила выше и от общей положительной характеристики не отказываюсь. Спустите кое в чем струну – и будет превосходно.